Дамасские ворота
Шрифт:
— Да, — сказал и молодой человек, выходя вместе с ней, — миллион раз спасибо, ребята. Развлекайтесь дальше.
Судя по звукам на лестнице, они приходили не одни. Это была разведка боем.
— Мы, — сказала Сония, — явно занимаем какую-то лакомую площадь.
— Такое чувство, что она стала нам не по карману.
— Полагаю, мы не хотим оказаться здесь, — сказала Сония, переворачиваясь на живот, — когда Вакуф и те люди начнут воевать за квартиру. Бедный Мардикян! Интересно знать, получит ли он за нее свою цену.
— Он уедет, наверно. — Лукас
Но все было не так просто. Почему-то, несмотря на неимоверную его страсть, он не смог доказать ее делом. Он жаждал этого больше всего, и вот теперь мужская сила оставила его. Конечно, тому была тысяча оправданий. Неопределенность их отношений, идиотское полночное вторжение. Мужчину можно простить. Но Сонию по какой-то причине это вывело из себя. Она расплакалась, принялась колотить его, а потом закрылась подушкой. Он выбрался из постели и принялся одеваться, собираясь уйти.
293
Мф. 6: 34.
— Нет-нет, пожалуйста! — взмолилась она. — Пожалуйста, не уходи. Сама не знаю, что на меня нашло.
— Извини. Со мной так бывает иногда.
— Это оттого…
— Наверно. Та парочка. Да вся эта кутерьма.
— Нет-нет, — сказала она. — Это как все остальное. Преподобный правду сказал о нас. Это невозможно.
От ледяного спирта отчаяния у Лукаса захолонуло сердце. Его охватила паника и вместе с тем детское разочарование. Разочарование его детства было мучительно.
— Да чушь это полная, — сказал он. — Ничего это не значит.
— Нет, значит. Это помеха борьбе Преподобного.
— О господи!
Она промолчала. Наконец проговорила:
— Сейчас это невозможно. Может, вообще будет невозможно. Не знаю. Я не должна тебя видеть.
— А я хочу. Где и когда пожелаешь.
— Не знаю, — ответила она. — Просто не знаю.
Лукас взял бутылку сливянки, поставил на полу рядом с собой и пил, пока на заре не прозвучал призыв муэдзина к молитве.
33
Лукас вернулся домой через ранние утренние рынки и Яффские ворота. В середине утра он позвонил Сонии.
— Не думаю, что стоит встречаться, — ответила та. — Каждый раз будет повторяться то же самое.
Лукас прижал трубку к груди, не принимая отказа. Восемью этажами ниже по полупустынной улице промчался случайный автомобиль. Он едва не заплакал от стыда и боли. Она лишилась рассудка, она во власти безумцев, а он не тот мужчина, который способен спасти ее.
— Мне нужно знать, как ты живешь, — сказал он. — И где находишься.
— Имеешь в виду, для своей книги?
— Да, — с горечью сказал он. — Для моей книги.
— Ну, я постараюсь давать знать о себе.
— Тебе следует повидаться с Оберманом.
— Нет, спасибо. Но тебе, наверно,
Когда он навестил Обермана и выборочно рассказал о том, что происходит, тот объяснил, что ее обрабатывают.
— Мелькер, — предположил доктор. — Хитрая бестия. Хочет сделать ее своей пособницей. Не сдавайся.
— Я должен отдохнуть от них, — сказал Лукас. — Никогда в жизни мне не было так погано.
Оберман прописал ему антидепрессант. Посоветовал побольше работать. Совет был мудрый, хотя и своекорыстный.
И Лукас продолжил работу над книгой, читал Гершома Шолема о Саббатае, читал «Зогар» и об оргиастических ритуалах Якоба Франка. Каждые несколько дней он оставлял сообщение на автоответчике Сонии. Затем, в последнюю неделю лета, позвонили из американского журнала с предложением написать репортаж о конференции на Кипре. Тема конференции была «Религиозные меньшинства на Ближнем Востоке».
Ему было просто необходимо бежать из Иерусалима, от его синдромов, несмотря на то что история с Де Куффом развивалась все интереснее. Старик становился известной личностью в городе, а его заявления — все более провокационными. Число его последователей постоянно росло.
Полиция больше не позволяла ему проповедовать в Старом городе и гнала с площади перед церковью Святой Анны. Он устроил несколько собраний в парках Нового города, обставив их как концерты. На каждом таком сборище Де Куфф и Разиэль играли сефардскую музыку.
Когда вечером накануне отбытия на Кипр Лукас проходил по Иемин-Моше, молодой человек, которого он никогда раньше не видел, сунул ему в руку листовку на английском, приглашающую на собрание, должное состояться тем вечером. Объявление сопровождалось чем-то вроде программы, написанной, как предположил Лукас, Разиэлем Мелькером.
«Если все искусство стремится достичь высот музыки, — говорилось в листовке, — то истинная музыка стремится достичь тиккуна, состояния изначальной гармонии, и благоговейно отображает процессы цимцум и шевират» [294] .
294
Цимцум (сокращение, сжатие) — в Лурианской каббале начальный акт творения, образование внутри бесконечного Бога пустого пространства, в котором затем возникают миры; шевират ха келим — разрушение сосудов света.
В английском тексте термины каббалы были на иврите, но Лукас был уже достаточно начитан, чтобы узнать их. Цимцум: расширение и сжатие Божественного существа, подобного анемону в космическом приливном бассейне или самому бассейну. Шевират: процесс, лежащий в основе творения, разрушение сосудов (чье назначение — вмещать Божественную сущность) в результате грехопадения человека. И тиккун: восстановление первоначальной гармонии, конец изгнания для Бога и для человека.
Странное это объявление наполнило его печалью и тоской. Определенно пришла пора на время покинуть город.