Дамка

Никто не знал ее настоящего имени, да и, по правде сказать, вряд ли оно у нее когда-нибудь было.

Женщины, увидев ее впервые, восклицали: – Какая прелестная собачка! Поди сюда, песик. Как тебя зовут?

Мужчины говорили короче:

– Ну и псина!.. С ума сойти…

И собаке тут же давали имя, а через двадцать четыре дня, когда состав отдыхающих сменялся, оно забывалось. Случалось, что в разных корпусах ее называли по-разному. Однако чаще всего ее почему-то крестили Дамкой или Милкой.

Она отзывалась на все клички, ей нравилось, когда к ней обращались, и возможно даже,

Трудно описать, какой она была породы. Люди, ничего не смыслящие в собаках, простодушно полагали ее дворнягой. У них недоставало терпения внимательно всмотреться в нее. В том-то и дело, что Дамка вовсе не была беспородной, но только этих пород намешано в ней было множество.

Одно ухо бдительно стояло у нее, как у овчарки, а другое, переломившись, висело, как у гончака. Если же случалась насущная необходимость, то Дамка ставила торчком или укладывала плашмя оба уха – совершенно очевидно, что ее нисколько не беспокоили вопросы фасона или моды.

Что касается хвоста, то она владела им виртуозно: сию минуту вы ясно видели, что хвост этот был завернут бубликом, как у заправской лайки, а через мгновение мимо вас мчалась та же Дамка с хвостом, вытянутым упруго, как у борзой. А ноги у нее, к сожалению, были коротковаты – тут ее родословная, запутавшись, очевидно, в немыслимой помеси, сработала впопыхах, как попало, лишь бы закончить эту невиданную доселе личность.

Работы у Дамки было по горло. Она сама установила для себя круг своих обязанностей по Дому отдыха.

Дважды в месяц она выходила на станцию встречать отдыхающих.

Она садилась метрах в двадцати от железнодорожного полотна и ждала. На станции стояла тележка, в которую был впряжен пожилой сонный мерин. Кладовщик Коротков выезжал к поезду помочь отдыхающим управиться с чемоданами.

Когда тележка оказывалась груженной багажом и мерин, продолжая дремать, разворачивался к дому, Дамка скромно подбегала к приезжим. Она учтиво обнюхивала каждого, принимая его этим самым в свое хозяйство.

– А это наш Кабыздох, – говорил Коротков, указывая прутом на собаку.

Имеется такое научное мнение, что пес портится, если в течение его жизни ему приходится несколько раз переходить из рук в руки, меняя хозяина.

Жизнь Дамки сложилась так причудливо и беспечно, что она не удосужилась завести себе постоянного хозяина, и, может быть, поэтому ее сердце вмещало в себе любовь к людям вообще, а не к кому-нибудь персонально. Она даже терпеливо сносила мелкие несправедливости, выпадающие на ее долю, отлично понимая, что человек может быть чем-то раздражен, озабочен и ему в данный момент не до нее. Надо было только тактично перетерпеть грубость, не навязываться, и люди опоминались. Заметила Дамка, что лучше всего иметь дело с человеком, когда он один, а не когда их много.

Каким путем ей удавалось с ходу распознавать людей, живущих именно в ее Доме отдыха? Возможно, когда-нибудь наука возьмется ответить и на этот вопрос.

Рабочий день Дамки начинался с самого раннего утра. Чуть свет она появлялась неизвестно откуда – никто не знал, где она спит, – и торопливо, озабоченно обегала свою территорию, проверяя, все ли в порядке. Если во время этой контрольной пробежки появлялся на крыльце человек, которому не спалось на новом месте, Дамка деликатно приближалась к нему, гостеприимно помахивая хвостом. Она делала это не для себя, а для него, чтобы показать ему, что он не одинок в этот ранний час.

Человек радовался собаке, присаживался подле нее на корточки и произносил какую-нибудь чепуху, вроде: – Ну, здравствуй. Барбос. Как живешь, миляга? Потом принимался слишком сильно чесать ей бок, чего, в общем, Дамка терпеть не могла – в этом месте у нее уже была натерта мозоль, – но Дамка заметила, что людям нравится делать это, и стойко переносила неприятное ощущение.

Самое хлопотливое, трудное время начиналось для нее после завтрака.

Часть отдыхающих следовало проводить к Щучьему озеру. Здесь кто-нибудь непременно бросал палку далеко в воду и требовал: – Принеси.

Или даже говорил слово, которого она толком не понимала: – Апорт!

Дамка кидалась в озеро, молотила передними лапами по воде и раз двадцать кряду приносила отдыхающим различные предметы, вероятно весьма необходимые им, потому что иначе чего ради они стали бы прибегать к Дамкиной помощи.

Люди укладывались на песок загорать, а ей некогда было разлеживаться, она спешила домой. Здесь ее уже ждали.

Новичок стоял у калитки, а кладовщик Коротков объяснял ему:

– Пойдете прямо, потом у водокачки возьмете правее, обогнете голубую дачу, подымитесь на взгорок, завернете на левую руку… Да нет, заплутаетесь, вам не запомнить. Погодите, вот Кабыздох вас проводит.

– Но откуда же он знает, что мне надо на почту? – спрашивал отдыхающий.

– Он все знает. Такая паршивая собака, от нее ни черта не скроешь. Вы только станьте на ту тропинку и возьмите в руки письмо, она, зараза, сразу поймет, что вам на почту.

История обостренных отношений Короткова с Дамкой была несложной.

Подле кухни стояла ее миска, в которую повар два раза в день выливал остатки еды. Против этого нормированного расхода продуктов Коротков не возражал. Но помимо того всякий отдыхающий считал своим долгом трижды в день, выходя из столовой, прихватить что-нибудь для собаки. Больше всего перепадало ей от худосочных людей. Толстяки съедали свой рацион без остатка, а худощавые тащили все: кашу, яичницу, рыбу, колбасу, масло. Сердце буквально сжималось у Короткова, когда он наблюдал эту картину, – уходили харчи, годные для кормления его поросенка.

Дамка была сыта и без этого добавка, но вежливо ела из рук, не желая обижать гостеприимных хозяев.

По вечерам она приглашала на пир соседских собак со всего поселка, и это окончательно выводило Короткова из себя. Он даже ходил к директору Дома отдыха с предложением купить капканы и расставить их вокруг территории, но директор отказал, ссылаясь на перерасход по безлюдному фонду.

И тогда Коротков решил избавиться от Дамки каким-нибудь вполне человечным способом.

Выбрав ненастный день в конце осени, он взял с собой повара и велел ему прихватить Дамку; все трое поехали на электричке в город за восемьдесят километров.