Дамочка с фантазией
Шрифт:
Тут же Валентина вспомнила, что посмертно Сергея снять никак не могли, ибо от него остался только обгорелый скелет, и ей стало жутко и стыдно своих неуместных бредней. Ко всему прочему, вспомнился еще один виденный сегодня портрет покойника: пятнадцатилетней давности фото Алеши Хромова в его форме десантника с аксельбантами, с лихим черным чубом из-под берета… Настроение и вовсе стало беспросветным.
«Зачем я сюда пришла, дура? – с тоской подумала Валентина. – Не свалить ли потихоньку?»
И в эту самую минуту женщина, сидящая по главе стола, негромко сказала:
– Прошу всех налить.
На стол было выставлено десятка два больших бутылок водки «Гжелка». Возникло негромкое оживление, бутылки тотчас расхватали. Как известно, «Гжелка», да и все современные водочные посудины из числа дорогих, не без секрета. Водка просто так из горлышка не льется, а только хиленько капает: бутылку надо резко наклонить, потом выпрямить, ну а уж потом спиртное струится весьма щедро. Большинство собравшихся оказались знатоками процесса, но кое-кто замешкался. Рядом с Валентиной, к счастью, сидел Долохов, который взял дело в свои умелые руки.
Женщина в черном свитере сама налила себе водку – не в стопку, какие стояли перед гостями, а в граненый стакан – правда, до половины, – и встала.
Все зашумели, задвигали стульями, тоже поднимаясь. Между прочим, кое-кто из оголодавших студентов успел уже куснуть блин, или зачерпнуть ложкой борщ, или подцепить на вилку ломтик дорогой копченой колбасы (на стол были выставлены одновременно все блюда, закуска, горячее и кисель на третье), поэтому некоторые спешили прожевать и даже кашляли, давясь.
– Все-таки странные поминки, – пробормотала Валентина, повернувшись к Долохову. – Ни отца на них, ни матери. Может быть, жена Олега посидела с первой группой поминальщиков, а потом ушла?
– А почему ты думаешь?.. – начал Долохов не без удивления, но осекся, потому что женщина заговорила, держа стакан в руке.
– Сегодня сорок дней, как не стало моего дорогого мальчика. Спасибо вам всем, что пришли помянуть, – сказала она низким, словно бы придушенным голосом. – Он был чудесным сыном, дороже его у меня никого в жизни не было. Думаю, никто из вас не может сказать о нем хоть что-то дурное. Говорят, смерть забирает лучших. Вот, забрала моего сына. У меня к вам просьба – ничего про Сережу больше не говорите. Просто выпейте и покушайте на помин его души, упокой ее, господи. Земля ему пухом, царство небесное.
И она опрокинула в рот содержимое стакана. Тяжело села, отломила кусочек сыра, начала медленно жевать. Веки опустились – она словно шторку задернула между собой и миром.
Вокруг пили. Общительный Максим потянулся было чокнуться с мачехой, но Долохов сделал ему страшные глаза – и он отдернул руку так торопливо, что едва не расплескал свою водку. Опрокинул в рот всю стопку, с маху сел и принялся хлебать борщ, сам такой же красный, как этот борщ, убежденный, что все заметили его дурацкий промах. А между тем, разумеется, никто ничего не заметил. Таких неучей, не знавших, что на поминках не чокаются, нашлось еще несколько человек. Ну что ж, теперь будут знать.
Валентина, впрочем, на промашку Максима не обратила никакого внимания. Она сама тоже была хороша: первую рюмку на поминках пьют до дна, одним глотком, она же цедила крохотными глоточками, словно в задумчивости, исподтишка продолжая поглядывать на женщину в черном свитере.
Получается, Ирина Пластова (кажется, в той кошмарной заметке ее назвали Ириной Петровной), жена Олега, мать Сергея Пластова? Но этого не может быть.
– Чего и почему? – шепнул кто-то рядом, и Валентина очнулась. Покосилась в сторону и увидела, что Долохов не ест, а смотрит на нее.
– Что? – спросила непонимающе.
– Не знаю, – дернул он плечом. – Это тебя надо спросить. Ты сидишь и бормочешь: «Не может быть!» Вот я и спрашиваю: чего не может быть и почему?
– Нет, серьезно, это его мать? – спросила Валентина.
– Да господи, она ж сама назвала его своим сыном! Чего тебе еще надо? – удивился тот. – В смысле, они не похожи? Ну, всякое бывает. Я тоже на свою матушку ни грамма не похож, зато весь в отца, как вылитый.
– Дело сугубо в ней! – Валентина помахала перед открытым ртом ладошкой, разгоняя водочный вкус. Почему-то ей в голову не пришло закусить. – Ты понимаешь, она принадлежит к тому типу женщин, у которых ярко выражена гиперандрогения. У них в организме переизбыток андрогенных, то есть мужских, гормонов. Видишь эти усики, щеки в густом пуху? Ей сейчас около сорока, а лет через десять это станет еще заметней. А уж когда поседеет, вообще будет выглядеть как Дед Мороз, особенно с ее склеротическим румянцем, я тебе точно говорю! Потом обрати внимание, как она сложена. Очень полная. Наверняка налицо гормональная патология. Я тебе с уверенностью шестьдесят процентов парадистанс скажу, что она бесплодна. Она не могла ребенка родить.
– Шестьдесят процентов чего?.. – тупо спросил Долохов.
– Гарантии, что она не могла ребенка ни родить, ни зачать.
– Нет, ты про какую-то пару говорила.
– А, это наше выражение такое, профессиональное: парадистанс, то есть на расстоянии. Ну, можно сказать: гинекологический диагноз парадистанс, понятно?
– Теперь понятно. Но не пойму, чего ты так напряглась по этому поводу?
– Просто я слышала, что Олег женился на женщине с ребенком. А получается, что у этого бедного мальчишки и отец оказался не родной, и мать.
– Да, всякое бывает. Но главное, чтобы они его любили, вот и все. А судя по ее словам, дороже Сергея у нее никого не было. Кроме того, ты говоришь, что гарантия этого диагноза только шестьдесят процентов. Может, эта женщина попала в остальные сорок.
– Ну, дай бог, если так, – пробормотала Валентина, отводя глаза. Все-таки неудобно этак бесцеремонно разглядывать незнакомого человека. Тем более что Ирина Петровна, кажется, не оставила без внимания ее любопытство. Пару раз Валентина заметила острый, колючий промельк быстрого взгляда из-под щетинистых ресниц. – И вообще, какое мое дело?
– И то, – рассеянно кивнул Долохов. Вокруг начали наливать по второй, он был тоже занят этим ответственным делом.
Ирина Петровна вновь наполнила стакан до половины, вновь опрокинула ее одним глотком и принялась рассеянно жевать сыр.
– Ей-богу, – негромко сказал Долохов, – поглядишь, как она сорокаградусную хлобыщет, – и воленс-неволенс поверишь в твой шестидесятипроцентный парадистанс. Кстати, Валь, ты не пересядешь на мое место? Мне с Максиком надо пошептаться, а через тебя как-то не вполне удобно получается.