Дамочка с фантазией
Шрифт:
– Что значит «накатило»?
– Ну это ощущение я ни с чем не могу сравнить. Море по колено. Такое счастье, просто не передать! Мы с Артемом аж плакали от восторга. И такая сила, и смелость, казалось, сейчас бы все мог сделать! Как будто ты стоишь на громадной высоте и все, ну абсолютно все про всех тебе известно. И про прошлое, и будущее, и мысли каждого человека. Ты – бог! Но это длилось недолго, минут десять. Наверное, и правда эта штуковина с пивом не сочетается. Мы кое-как отошли и поехали домой. Но меня потом отходняк бил непередаваемый. Тошнило, все кости ныли, голова раскалывалась.
– Ну что, Людмила? Еще парочку желе?
Долохов без малейших признаков насмешки поглядывал на девушку, сидевшую напротив. Она в свою очередь не без сомнения смотрела на стол, где стояло шесть пластиковых чашечек, примерно двадцать минут назад еще наполненных фруктовым желе самых разных сортов. Все это были ее боевые трофеи – сам Долохов принял «на грудь» только малехонькую чашечку эспрессо. Он терпеть не мог этот десерт, не понимал, как вообще можно есть туго колышущуюся массу – словно сладкую медузу жевать! – однако Люда испытывала столь детский восторг от изобилия желейного ассортимента, отыскавшегося в «Бригантине», что Долохову не хватило жестокости напомнить о таких мелочах, как гастрит, колит и язва желудка, которые запросто должны были воспоследовать вслед за неумеренным поглощением чистейшей химии.
– Еще парочку? – повторила она нерешительно. – А какое я ела? Киви, малина, ананас, манго, клубника… Вот разве что вишневое попробовать и смородиновое? Ну и еще одну порцию манго, хорошо? Оно самое вкусное.
Долохов безропотно поднялся и направился к стойке. Выбрал три пластиковые чашечки – ярко-розового, темно-розового и ядовито-оранжевого цветов, поставил на подносик, расплатился и вернулся к столику.
– А как вы думаете, – спросила Люда, с усилием отковыривая кусок мангового желе, – оно где-нибудь в магазине продается? В смысле, в сухом виде, в пакетиках. Я бы купила домой.
– Да наверняка разыщете в универсаме каком-нибудь, – обнадежил ее Долохов. – В «Европе», «XXI веке» или в «Этажах» – определенно есть.
– Это хорошо, – радостно сказала Люда, которая как раз приступила не то к вишневому, не то к смородиновому продукту (навскидку определить Долохов затруднился бы). – Безумно люблю желе! Я совсем маленькая была, мы с мамой ездили в Ташкент к ее подруге, давно, когда какие-то остатки Союза сохранились, там еще была нормальная обстановка. И в каком-то огромном парке зашли в павильон, кафе, и там продавали желе, и я тринадцать порций съела, вы представляете? Узбек, ну, буфетчик, просто уже смеяться начал, когда мы снова и снова подходили к стойке.
Долохов внутренне ухмыльнулся. Ей-богу, он понимал этого узбека!
– Так на чем я остановилась? – спросила наконец Люда, с явным сожалением отодвигая последнюю чашечку.
– На том, что вам показалось, будто одного из тех парней вы где-то видели. Но я так и не понял, раньше или потом.
Люда посмотрела на него задумчиво. «Не только у мужчин путь к сердцу лежит через желудок, – подумал Долохов. – К женскому сердцу можно протоптать ту же тропинку». После девяти порций желе Людмила и доверяет ему не в пример больше, чем в столовой, а главное – вспоминает о том неприятном августовском вечере, когда на нее напали, уже с меньшим напрягом, чем прежде. Правильно говорят, что сладкое – лучший транквилизатор. Разговор наконец-то перешел в сугубо деловое русло, без охов-вздохов и причитаний. Понятно, как она себя чувствовала, раздетая, под циничными взглядами трех парней, которые в любую минуту могли бы ее просто-напросто вульгарно изнасиловать. Однако у Людмилы оказались крепкими не только нравственные устои, но и нервы. Все-таки видела она шайку в темноте, да еще в ситуации, которая не располагает к особой наблюдательности, а поди ж ты – описывает их достаточно подробно и вразумительно. Сначала у Долохова мелькнула мысль, что она может и приврать для красного словца, но потом вспомнил, что «атаманшу»-то Людмила даже в морге смогла опознать, – и поверил ей.
– Я с сентября хожу в спортзал «Динамо», – сказала девушка. – На степ. «Степ» – значит шаг. Это что-то вроде аэробики, только немножко попроще. Но тоже нагрузка нормальная, я там так похудела! Здорово, правда? Хоть на человека стала похожа.
Долохов чуть не сказал, что, с его точки зрения, Людмиле надо немедля бросать этот степ, что бы там ни означало это слово, однако он счел за лучшее промолчать, подозревая, что после такого проявления мужского шовинизма Людино доверие к нему сразу сошло бы на нет. Он даже ухитрился издать некое одобрительное мычание. И воодушевленная девушка продолжала:
– Чтобы попасть в наш зал, надо пройти через тренажерный. Там в основном парни занимаются, ну и иногда девушки, такие типичные культуристки. Когда идешь, конечно, смотришь по сторонам. Это хороший зал, очень большой, просторный, там тренажеров каких только нет. Ну и дорогой, конечно, – туда просто так кто попало не ходит. К примеру, там услуги только личного тренера восемьсот рублей в месяц стоят! Да еще за сами посещения надо платить чуть не сотню за одно занятие. Поэтому народ подбирается довольно денежный. Ну и, понятно, одеты все в самое лучшее, из дорогих магазинов. Девушки вообще, похоже, приходят костюмы демонстрировать, чуть не через раз новые, и парни тоже выпендриваются кто во что горазд. А мы как-то раз с подружкой и ее другом шатались по Покровке и зашли в «Спортмастер» посмотреть. Ему понравились тренировочные штаны фирмы «Take it», но они аж две тысячи стоили, и он не стал их брать: говорит, дорого. А штаны с такими сетчатыми вставками, и еще карманы у них накладные, и вот тут такие перехваты… Представляете?
Долохов кивнул, надеясь, что Люда еще слишком молодая девушка и не научилась по глазам распознавать мужское вранье.
– Супер, словом, а не штаны. Продавщица говорит, берите, только одна пара, эксклюзив, можно сказать, а приятель моей подружки не взял, жаба заела, а потом спохватился, а их уже нет. Кто-то умный купил.
И вот прихожу я однажды на степ немножко раньше времени, наши еще не собрались, и я просто так тусуюсь около тренажеров и смотрю по сторонам. И вдруг вижу на беговой дорожке те самые штаны, представляете? Думаю, ну вот нормальный мужик, с головой и не жмот, купил классную вещь. Начинаю, естественно, разглядывать не только штаны, но и все, что в них… То есть вы понимаете, – спохватилась Люда, – я не то хотела сказать, а просто смотрю на парня – и думаю, откуда я его знаю? Вот до ужаса что-то в нем знакомое! Сначала подумала, что уже встречала его в этом зале. И все-таки как-то напряглась, и мне не по себе стало… Тут он соскакивает с дорожки, делает такой размашистый выпад и восклицает: «Вжих-х!» И я вспомнила! Там, ночью, ну, в кустах, когда я этим гадам уже сказала, что ничего им делать не буду, и та девка им велела уходить, они какие-то пакости мне говорили, да я их не слушала, внимания не обращала, ну и один вдруг так с издевочкой ко мне бросился: «Вжих-х!» Я, конечно, отшатнулась, а они заржали, довольные, и ушли. Я еще тогда на этого парня внимание обратила и подумала: до чего симпатичный, на Рутгера Хауэра немножко похож, а такими гадостями занимается. И смотрю в тренажерном – да ведь это он!
– Вы кому-нибудь сказали об этом? – перебил ее Долохов.
Люда покачала головой и принялась возить ложечкой в пустой чашечке.
– Еще желе?
– Да нет, спасибо. – Она нервно отбросила ложечку. – Нет… я никому ничего не говорила.
– Почему?
– Ну как вы не понимаете? – сердито глянула она исподлобья. – Я вообще об этом случае молчала! Никому ни слова не молвила, только в милиции, ну и маме. А она взяла да и разболтала нашей соседке, а та, оказывается, в газете работает. Я чуть не умерла, когда ту заметку прочитала, главное, она даже первую букву моего имени указала! Зачем такие вещи делать?! Хорошо, хоть никто ни о чем не догадался. Я вообще молчала как рыба, вот сегодня Таньке, дура, проболталась, и то только потому, что выпила. Мне вообще пить нисколько нельзя, тем более водку. Но Танька – она нормальная девчонка, она сплетничать не будет.
У Долохова о Татьяне сложилось несколько иное мнение, но он и его благоразумно оставил при себе. Пусть все свои разочарования Люда испытает без его участия и как можно позднее. А впрочем, возможно, она и права. Дай-то бог!
– Я было подумала тем милиционерам позвонить, которые тогда протокол составляли, а потом я решила: это только нервы снова трепать и позориться. У меня же нету доказательств. А парень наверняка отоврется! И я опять останусь дура дурой. И потом…
Люда умолкла и отвела глаза.