Дамы плаща и кинжала (новеллы)
Шрифт:
Каждый школьник, увы, не знал, что авторство сей строки целиком и полностью принадлежит Лиле Брик. Как, впрочем, и львиная доля гонораров за переиздания всех произведений Маяковского.
Когда-то, в восемнадцатом году, он принес опухающей от голода Лиле две морковки. Редчайшая драгоценность в то время… Он и мертвый продолжал заботиться о ней.
Вернее, и мертвый был принуждаем заботиться о ней!
«15 апреля утром, когда мы еще спали на антресолях у себя на улице Кампань-Премьер, нас разбудил стук в дверь, — вспоминал позднее Арагон. — Кто-то крикнул с лестничной площадки два слова по-русски. Я не понял, что он сказал, но Эльза вскрикнула так страшно, что я соскочил с кровати, а она твердила мне одно слово: «Умер, умер, умер…» Не нужно было говорить, о ком идет речь».
Некоторое время спустя Эльза получила от сестры письмо: «Любимый Элик! Я знаю совершенно точно, как это случилось, но для того, чтобы понять это, надо знать Володю так, как знала его я. Если бы я или Ося были в Москве, Володя был бы жив… Стрелялся Володя как игрок, из совершенно нового, ни разу не стрелянного револьвера. Обойму вынул, оставил одну только пулю в дуле, а это на 50 % осечка. Такая осечка уже была 13 лет назад в Питере. Он во второй раз испытывал судьбу. Застрелился он при Норе (артистка МХАТ Вероника Полонская, в которую тогда был влюблен Маяковский), но ее можно винить как апельсинную корку, о которую поскользнулся, упал и разбился насмерть».
Немедленно в письмах и выступлениях, а потом и в воспоминаниях Эльзы и Лили стала появляться тема: «Патологическая склонность Володи к самоубийству».
Выходило, что Маяковский дважды стрелялся. Причем в обоих случаях был использован принцип гусарской, или русской, рулетки. В обойме пистолета находился только один патрон.
Первый раз это произошло в 1916 году. Маяковский позвонил Лиле Брик и срывающимся голосом сказал:
— Прощай, Лилик! Я стреляюсь…
Спас случай. Не то осечка, не то оружие не сработало.
И Эльза твердила:
— Всю жизнь я боялась, что Володя покончит с собой.
Смысл: ну вот и случилось сие…
Арагон, которому за послушание и успешное претворение в жизнь линии компартии даровано было дотянуть до семидесяти трех, написал о сестрах вскоре после того рокового выстрела Маяковского:
Вы обе — замыслов моих литые звенья, и Лиля рождена для песен, как и ты. Поэт ее упал однажды без движенья на черновик стихотворенья, но песнь его жива — и в ней его черты.Можно по этому поводу переживать как угодно, но никуда не денешься от двух убийственных признаний, которые сделали Арагон и его жена (сестра Лили Брик) на склоне жизни.
Он: «Я не тот, кем вы хотите меня представить. Моя жизнь подобна страшной игре, которую я полностью проиграл. Мою собственную жизнь я искалечил, исковеркал безвозвратно…»
Она: «У меня муж — коммунист. Коммунист по моей вине. Я — орудие советских властей. Я люблю носить драгоценности, я светская дама, и я грязнуха».
Хоть в данном случае товарищ Вышинский определенно прав: признание обвиняемого — царица доказательств, — а все равно противно!
А вот признание самой Лилечки:
«Жалко себя. Никто так любить не будет, как любил Володик».
Пророческие слова! Пророческие…
Лиля Брик покончила с собой в 86 лет, наглотавшись снотворного. Причина: несчастная любовь.
Ну что тут скажешь… Это многое извиняет.
Мальвина с красным бантом
(Мария Андреева)
— Мадам, я потрясен, я глубоко сочувствую вашему горю, но… — полицейский комиссар деликатно кашлянул, — но вы же признаете, что это написано рукой вашего мужа?
Женщина, сидевшая на стуле вполоборота к комиссару и неотрывно смотревшая на нечто, лежащее на диване и накрытое простыней, отчего затейливый, изящный диванчик казался громоздким, несуразным и пугающим сооружением, повернула голову и уставилась на комиссара невидящими глазами. Зрачки ее были расширены, словно дама накапала в глаза белладонны. Губы ее дрожали так, что лишь со второго или третьего раза ей удалось выговорить:
— Почерк очень похож на его. Но это подделка, подделка! Он не мог!
Она неплохо говорила по-французски, но иностранный акцент сразу чувствовался. Впрочем, это было неудивительно: во-первых, в «Руайяль-отеле» на рю-дю-Миди в Каннах жили сплошь иностранцы (и очень богатые иностранцы!); во-вторых, комиссару Девуа уже было известно, что дама, с которой он сейчас беседовал, — русская, зовут ее Zinette Morozoff, а то, что лежит на диване, еще несколько часов назад было ее мужем, русским миллионером и homme d’affaires [26] с непривычным для его французского уха именем Савва.
26
Деловой человек, бизнесмен (фр.).
Кто бы мог подумать, что этот день, 13 мая 1905 года, окажется ознаменован трагедией! Вдобавок очень загадочной трагедией.
Когда комиссара конфиденциально вызвали в «Руайяль-отель» (здесь умели хранить тайны постояльцев, но такую тайну не утаишь, совершенно по пословице «la ve?rite? finit toujours par percer au dehors»! [27] ), ему шепотком сообщили, что мсье Морозофф покончил с собой. Однако лишь только Девуа вошел в роскошный номер, который немедленно заставил его почувствовать себя не уважаемым человеком, а нищим голодранцем, как красивая дама в смятом, запачканном кровью платье оттолкнула человека, который подносил ей склянку с остро пахнущим лекарством, и кинулась к полицейскому с криком:
27
Французский аналог пословицы «Шила в мешке не утаишь».
— Моего мужа убили! Я видела человека, который его застрелил!
— Мне сообщили о самоубийстве… — растерялся комиссар.
Но мадам повторила:
— Я видела этого человека!
— Успокойтесь, Зинаида Григорьевна, — мягко сказал человек со склянкой в руке. Потом комиссар узнал, что это был доктор семьи Морозофф. Несмотря на варварскую фамилию — Селивановский, он вполне прилично говорил по-французски. — Выпейте это.
Дама проглотила лекарство одним глотком, утерлась тыльной стороной изящной ручки (комиссар Девуа от кого-то слышал, будто русские именно так пьют свой национальный напиток — чистый спирт) и принялась рассказывать: