Дамы плаща и кинжала (новеллы)
Шрифт:
А вот как об этой встрече писала Эльза Триоле: «Я познакомилась с Татьяной перед самым приездом Маяковского в Париж и сказала ей: «Да вы под рост Маяковскому». Так из-за этого «под рост», для смеха, я и познакомила Володю с Татьяной. Маяковский же с первого взгляда в нее жестоко влюбился».
Действительно, Татьяна была очень высокой — 178 см. Именно поэтому она редко носила туфли на каблуках, хотя ноги у нее были поразительной красоты. С этим связан один забавный случай. Однажды у знаменитой Марлен Дитрих американский корреспондент спросил, правда ли, что ее ноги считаются самыми прекрасными в мире. Марлен ответила: «Так говорят. Но у Татьяны лучше».
Татьяна жила в Париже у своего дяди, известного художника. У нее были самые разнообразные знакомства: как богемные, так и великосветские. Например, в нее был влюблен виконт Бернар дю Плесси, а в монпарнасских кафе она танцевала с Александром Вертинским и болтала с Жаном Кокто, Андре Жидом, Кристианом Бернардом, Борисом Кохно, Сергеем Прокофьевым, князем Феликсом Юсуповым. Как-то ей даже пришлось выступить в роли спасительницы Кокто и Марэ, когда их арестовала полиция нравов в одном из отелей Тулона. Узнав об этом, Татьяна вместе со своей подругой Еленой Десофи заявила в полицейском участке, что с Жанами их связывает не просто дружба, а более интимные отношения. Мужчин отпустили, решив, что такие девушки не могут врать.
Ого, еще как могут!
После знакомства Маяковский и Яковлева стали неразлучны. Владимир был истинно влюблен, Татьяна — очень увлечена. Хотя и не решалась еще сделать выбор. «У меня сейчас масса драм, — писала она матери. — Если бы я даже захотела быть с Маяковским, то что стало бы с Илей, а кроме него, есть еще двое. Заколдованный круг».
И все же настоящая драма состояла не в этом. Маяковский, задумав жениться, предполагал увезти Татьяну в Москву. Он подробно рассказал ей о своем сожительстве с Бриками в Гендриковом переулке, но уточнил, что у него есть еще комната, вернее, рабочий кабинет, в Лубянском проезде. История с Бриками Татьяну изрядно смущала, а потом просто напугала, когда Маяковский начал таскать ее по автосалонам, чтобы выбрать Лилечке в подарок именно такой «Рено» и именно такого цвета, о котором она мечтала…
И все же Татьяна была почти влюблена. Еще бы! Маяковский умел ухаживать, как никто! Он, к примеру, договорился в цветочном магазине, чтобы каждую неделю ей домой доставляли цветы с приколотой запиской — каждому букету свое четверостишие. Всего их было пятьдесят четыре.
Через два месяца он вернулся в Париж. Но прежде в Гендриковом переулке разразился жуткий скандал. Случилось это после публикации стихотворения «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви».
Оно было посвящено Татьяне Яковлевой.
Лиля Брик восприняла публикацию как оскорбление: впервые за все годы совместного существования лирические стихи посвящены не ей! Жуткие крики, обвинения в предательстве…
Е. А. Лавинская, которая близко знала Маяковского и Бриков, писала: «Еще в 1927 году поэт собрался жениться на одной девушке, что очень обеспокоило Лилю… Она ходила расстроенная, злая, говорила, что он (Маяковский), по существу, ей не нужен, он всегда скучен, исключая время, когда читает стихи, но я не могу допустить, чтобы Володя ушел в какой-то другой дом, да ему самому это и не нужно…»
Была еще другая история. Сложились любовные отношения у Маяковского с Н. А. Брюхоненко. И Лиля писала ему в Крым: «Володя, я слышала, что ты хочешь жениться. Не делай этого. Мы все трое (т. е. Маяковский, она и Ося) женаты друг на друге, и больше жениться нам грех…»
Разумеется, теперь она с ума сходила от злости и ревности!
Да и в Париже не все пошло гладко. Эльза, испуганная результатом своего неожиданного «сводничества», уши прожужжала Володе о количестве Таниных поклонников и женихов.
И все же в очередной его приезд Маяковский и Яковлева простились только до осени, чтобы уж потом не расставаться никогда.
Но случилось так, что они больше никогда не увиделись! В Москве Маяковский начал подготовку к грандиозной выставке «20 лет работы…», закончил пьесу «Баня», которую читал в Театре Мейерхольда, принял участие в работе конференции РАПП. И одновременно подал ходатайство на очередную поездку во Францию. Сдал в редакцию журнала «Огонек» «Стихи о советском паспорте» — нечто вроде клятвы в верности Родине, партии. Но рукопись пролежала на столе редактора девять месяцев и была опубликована только после смерти поэта, а вместо разрешения на выезд ему пришел короткий отказ.
Маяковский обратился в ОГПУ, к бывшему ответственному редактору «Известий» И. Гронскому, с просьбой похлопотать о визе во Францию. Опять отказ.
Наверху сочли вредной для интересов страны женитьбу крупного советского поэта на белоэмигрантке. Боялись, что Маяковский возьмет да и останется в Париже. И Агранов по просьбе семьи Брик, не желавшей терять кормильца, затормозил выдачу визы.
Маяковский об этом не догадывался, все надеялся, что визу дадут. Наконец 11 октября 1929 года в Гендриков переулок пришло письмо от Эльзы.
«Володя ждал машину, он ехал в Ленинград на множество выступлений, — потом описывала все это Лиля Брик. — Я разорвала конверт и стала, как всегда, читать письмо вслух. Вслед за разными новостями Эльза писала, что Т. Яковлева, с которой Володя познакомился в Париже и в которую еще был по инерции влюблен, выходит замуж за какого-то, кажется, виконта, что венчается с ним в Париже, в белом платье, с флердоранжем, что она вне себя от беспокойства, как бы Володя не узнал об этом и не учинил бы скандала, который ей может навредить и даже расстроить брак. В конце письма Эльза просит по всему этому ничего не говорить Володе. Но письмо уже прочитано…»
А между тем Татьяна тогда еще не венчалась с виконтом. И она отправила письмо Маяковскому, где спрашивала, что ей делать. Письмо пропало, Маяковский не ответил…
Куда пропало столь важное для него письмо?
Не Лилечка ли его заиграла?
Она по-прежнему пребывала в состоянии жуткой ярости из-за открывшегося непослушания верного Щена. Точно так же лютовал на нее Ося, на которого, в свою очередь, топал ногами товарищ Агранов.
Щен срывался с поводка, и нужно было показать ему, что он — всего лишь пес при хозяевах.