Данэя
Шрифт:
— Мой сын, — Эя ласково коснулась его волос. Он снова взглянул на Лейли — и еще сильней покраснел.
Она не могла не любоваться им: ей вдруг почему-то захотелось тоже провести рукой по его ярко рыжим кудрям. Но она не решилась — и погладила девочку, все время улыбавшуюся ей. Дети пробудили в ней острый интерес — уже не было стремления поскорей улететь, и боль немного притупилась.
— Пошли ужинать! — пригласила Эя.
Все, включая пришедшего дежурного, ели одинаковые блюда, — их заказывала Эя. И Лейли не хотелось
— Нам можно побыть с вами? — спросила девочка, когда ужин кончился.
— Нет, дочка. Иди: почитай и ложись. И ты тоже, — обратилась Эя к сыну. — Нам надо о многом поговорить.
— Я не буду мешать, мама.
— Сестра, пошли! — негромко сказал юноша, и девочка покорно встала.
— Спокойной ночи, мама! — сын подошел к Эе; наклонившись, поцеловал ее. — Спокойной ночи, отец!
Девочка поцеловала и отца.
— До свидания, сеньора! — попрощались они с Лейли. Юноша напоследок открыто, как-то жадно, посмотрел на нее. Она ответила ему улыбкой, и, ободренный, он тоже улыбнулся: он, оказывается, мог очень хорошо улыбаться.
Это было прекрасно и непонятно — то, что она видела. И два чувства боролись в ней: вновь усиливающаяся душевная боль и непреодолимое желание как можно больше узнать и понять. Тысяча вопросов вертелись у нее на языке — но общение с парами вместе живущих приучило ее к осторожности: те сразу никогда не раскрывались.
Но на этот раз все было иначе: Дан и Эя рассказывали ей все — много и подробно. В их рассказе почти не было того, что всем уже было известно по отчетам.
— Все произошло благодаря Лалу.
Слушая Дана, Лейли ловила себя на мысли, что кое-что из того, что он говорил о страшной правде существующего на Земле, но не замечаемого никем — увиденной и понятой Лалом, она давно слышала от того самого. Но лишь отдельные высказывания, которые она не всегда достаточно глубоко могла воспринимать и постепенно почти забыла. Теперь, когда Лала уже не было в живых, его идеи, связанные в стройную систему, исходящие из уст Дана, обрели для нее чрезвычайную убедительность, хотя многое попрежнему воспринималось с трудом.
Лал погиб, не успев ничего осуществить, но то невероятно важное, что он открыл им, они запомнили, чтобы передать всем. И начали действовать: появление детей было прямым следствием выводов, сделанных Лалом.
О детях говорила уже Эя. В основном о первенце — сыне, и ее рассказ показался Лейли не менее поразительным, чем предыдущий. Об ожидании рождения ребенка, о его появлении на свет. О том, как он сосал ее грудь, впервые улыбнулся, впервые сел, впервые пошел. О том, как заговорил. Как рос и развивался. Как отдал появившейся у него сестре первое яблоко. Как становился самостоятельным и умелым. О его бесстрашии. Об их, родителей, тревогах и радостях.
Какой-то невероятный мир раскрывался Лейли в рассказе Эи о детях. Не ведомый ни ей, ни почти никому. Высшая ступень любви, незнакомая даже тем, кому она до сих пор завидовала: тем, кто надолго, даже на всю жизнь сохранил исключительное чувство и привязанность друг к другу. Но их чувство замыкалось лишь на них самих и не могло идти дальше, не поднималось, питаемое любовью к своему естественному плоду — детям, до такой полноты, которую она увидела у этих двух, один из которых был для нее самым дорогим.
Тем более ей не было места рядом с ним. И боль усилилась, сдавила ее. Она чувствовала, что больше не может оставаться.
— Уже середина ночи. Пора мне улетать.
— Зачем? Переночуй здесь.
— Спасибо: не могу — утром репетиция. Не провожайте меня.
— Ну, что ты! Дан проводит тебя до ракетоплана, — сказала Эя.
— Хорошо, — покорно согласилась Лейли: «Она все видит, понимает. И ничего не боится». И от этого стало еще тяжелей.
Они оба молчали всю дорогу до ракетоплана. Лейли шла впереди не оборачиваясь, как будто спасаясь бегством.
Только когда они уже прощались, он сказал: — Ты подумай. Надеюсь на тебя: ведь ты была его другом.
Она грустно посмотрела на него, прощаясь наклоном головы, но ничего не ответила.
…Возвращаясь, Дан заметил на верхней веранде фигуру. «Сын», узнал он. Тот стоял и смотрел туда, куда ушла Лейли. Взлетел ракетоплан, и пока были видны его очертания в начавшем светать небе, Сын стоял и следил за ним.
Дан прошел в спальню. Эя уже легла, но не спала.
— Сын тоже не спит, — сказал Дан ей.
— ?
— Стоял на балконе, смотрел, как улетал ракетоплан.
— Он не ожидал увидеть ее наяву. Я видела: ему очень хотелось смотреть на нее, но боялся. Ну, что ж: наш сын скоро станет мужчиной. Мы на Земле, и карантин почти кончился.
Они больше ничего не сказали друг другу. Дан лег рядом с ней, обнял, — сегодня более ласково, чем все время после их возвращения.
Вернувшись на Землю, они продолжали спать вместе. Но физического сближения между ними не было с той поры ни разу: Дан не позволял себе это после их близости сразу после выхода ее из анабиоза — как будто именно те несколько минут промедления могли быть причиной смерти Малыша.
Он держал ее руку в своей; они лежали, не засыпая. Не в первый раз.
Не спала в эту ночь и Лейли.
Она даже не стала ложиться: добравшись домой, уселась в кресло на своей террасе-саду. Надо было все продумать, разобраться.
Мысли вихрем кружились в голове, беспорядочно сменяя друг друга. Во время полета душевная боль настолько скрутила ее, что она была не в состоянии справиться с их сумбуром. И только усевшись на террасе, сделала попытку взять себя в руки.