Данте. Демистификация. Долгая дорога домой. Том I
Шрифт:
Весь покрытый пылью гвардейский штабной капитан прискакал вечером. Войдя в горницу к Генеральному Обозному Войска Запорожского, Якову Ефимовичу Лизогубу, он отдал честь генералу и протянул пакет.
Лизогуб вскрыл пакет. Высочайший рескрипт гласил: – «Получателю сего незамедлительно последовать за предъявителем. Сопровождение пять человек».
«Когда пойдём?» – не моргнув глазом, спросил Лизогуб штабного.
«Как рассветет, Ваше Высокопревосходительство» – ответил тот.
«Яшкин!» – кликнул есаула Лизогуб: – «Господина капитана на постой. К утру пять моих. Всем заводных».
Есаул вышел со штабным, а генерал тяжело задумался.
Занималось хмурое осеннее утро. Небольшой отряд верхами, с десятком заводных лошадей, выступил вслед за штабным. Ехали наметом, молча, обходя сёла, меняя лошадей. Наконец штабной свернул в сторону небольшого села.
«Что за село?» – спросил он у мужика в поле.
«Рахелево, барин» – сняв шапку, ответил тот.
«Голова где?» – спросил капитан. Мужик, молча, указал ему шапкой в сторону обычной выбеленной хаты, крытой камышом.
Войдя в село и подойдя к ней, Лизогуб увидел боевое охранение из императорских драгун, расположившееся кругом. Штабной показал ему знаком следовать за ним внутрь. Лизогуб подал казакам знак остаться снаружи и спешиться. Войдя в горницу, увидел, что она пуста. Капитан показал ему на лавку, сам сел напротив.
Ждать пришлось долго. Через полуслепое низенькое оконце почти ничего не было видно. Лизогуб сидел молча, держа спину прямо; молчал и капитан. Наконец, в три часа пополудни, на улице послышался шум. Не поворачивая головы, краешком глаза, Лизогуб увидел, что к хате подъехала крытая повозка, сопровождаемая взводом драгун. Из неё вышла женщина, с головой, закрытой капюшоном плаща, в сопровождении двух генералов, и направилась в избу.
Штабной стал по стойке смирно, Лизогуб последовал его примеру. Женщина вошла в горницу вместе с двумя молодыми генералами, которые ему были незнакомы.
Войдя, женщина огляделась по сторонам и сделала знак рукой сопровождающим. Те развернулись и вышли, за ними последовал капитан.
Когда они остались вдвоём, женщина откинула капюшон плаща и повернулась к Лизогубу. Полумрак в горнице не давал ему разглядеть её лицо.
«Ну, здравствуй, Яков» – произнесла женщина: – «Как доехал?».
Ноги его подкосились, он рухнул на колени.
«Государыня императрица! Лизавета Петровна! Матушка!» – еле вымолвил он срывающимся голосом: – «Как же Вы-то не побоялись с таким малым охранением в такую даль?»
«Встань, Яков!» – приказала она. Он тяжело поднялся с колен и стал навытяжку.
«Чего же мне бояться, Яков?» – с иронией спросила она: – «Али здесь, у тебя, вред мне какой может быть?»
«Помилуй Бог, Матушка!» – убежденно воскликнул он: – «Здесь Вам никто и ничто не угрожает!»
«Вот и хорошо, Яков» – сказала она: – «В моём государстве мне везде должно быть безопасно».
Повисла неловкая пауза. Императрица повернулась к окошку, и он увидел, что в её лице борются волнение и нерешительность. Помолчав некоторое время, императрица снова обернулась к нему.
«Помнишь, кто тебе бунчук вручал, Яков?» – вдруг спросила она.
«Как не помнить, Матушка» – глухо ответил он.
«Помнишь, куда ты его отвёз, Яков?» – спросила она.
«Как забыть, Матушка» – с дрожью в голосе ответил он: – «По гроб жизни не забуду».
«Знаешь, что там сейчас, Яков?» – спросила она.
«Война там, Матушка» – ответил он: – «Наследство воюют, Австрийское. А в том месте сейчас испанцы, Эсте. Думаю, всё заберёт. Помочь бы надо, Матушка».
«Сможешь его найти, Яков?» – спросила она: – «Найти и привести сюда. Есть у тебя надёжные люди?»
«Как можно!» – торопливо заговорил он: – «Как можно другим людям, Матушка? Сам пойду. Капниста, на случай, Миргородского возьму, он знает».
«Кто у тебя ещё знает?» – глаза императрицы гневно сверкнули.
«Как Бог свят, Матушка, никто» – горячо заговорил он: – «С ним в тот раз ходили. За Василия Петровича я голову на плаху, руби, Матушка»
«Ну, ну, Яков» – примирительно сказала она: – «Голова твоя мне ещё нужна. Ты, Яков, найди и приведи его, пожалуйста, постарайся, ради Бога, а я тебя отблагодарю».
«На мне грех, Матушка!» – простонал, упав на колени и тяжело ударив кулаком себя в грудь, Лизогуб: – «Богом клянусь, из-под земли достану, а не возьму ничего. Душу облегчу, прости Господи! На мне грех, Матушка!»
Из глаз императрицы полились слёзы. Поспешно отвернувшись, она подала знак рукой Лизогубу, что тот свободен. Он осторожно поймал её руку, поцеловал, быстро вскочив на ноги, выбежал из горницы.
«Оськин, коня!» – крикнул он с крыльца. Невысокий, жилистый, чернявый, змеиной наружности казак подвёл к крыльцу рослого гнедого, в белых чулках.
Лизогуб вставил ногу в стремя, поднимаясь в седло, шепотом на ухо скомандовал казаку: – «Миргород, лётом. Чтоб подстава везде. Миргородского найди».
Казак ужом скользнул на коня. Вороной взвился на дыбы, перемахнув плетень, поскакал, едва касаясь копытами земли, как будто у него выросли крылья, и исчез, казалось, в мгновение ока. Проводив его взглядом, Лизогуб тронул гнедого с места рысью, переходя в намёт. Четверо казаков с заводными пристроились за ним на расстоянии вытянутой руки; взметнувшаяся пыль быстро скрыла всадников.