Данте. Жизнь. Инферно. Чистлище. Рай
Шрифт:
Дальше Вергилий и Данте спускаются с моста там, где седьмое кольцо смыкается с восьмым. В седьмом рву кишат страшные змеи, кусающие грешников. Те от укусов сгорают, но потом восстают из пепла, чтобы быть укушенными снова. В этом рву Данте вновь видит старого знакомого, в очередной раз убеждается в том, что здесь все наказываются по заслугам, и восклицает: «Жестоко род караешь осужденный, О, правосудье Божие!»
Возглас Данте относится к Ванни Фуччи, который «из Тосканы в этот лог недавно сверзился». Оба они сражались в гвельфском войске во время войны с Пизой и участвовали в осаде Капроны. Ванни Фуччи был побочным сыном патриция Фуччо де Ладзари. Сторонник черных гвельфов, Ванни Фуччи участвовал в грабежах и жестоких расправах со своими политическими противниками. Его зверский нрав, «кровавый и кипучий», был бы достойно наказан в озере крови, тем не менее он казнится ниже, в седьмом рву Злых Щелей, за то, что был не только грабителем и насильником, но также вором и обманщиком. Свою родину Пистойю Фуччи называет «лучшей из берлог», тем самым подтверждая, что этот город — оплот черных гвельфов в Тоскане — был разбойничьим вертепом.
Со злорадством, намеренно причиняя боль — «чтоб ты терзался больно», — Фуччи предрекает Данте изгнание и поражение белых гвельфов под Пистойей. В заключение своих слов Ванни Фуччи вскидывает руки и показывает кукиши небу. Видя, как змеи терзают ненавистного ему Фуччи, Данте спокойно бросает: «С тех самых пор и стал я другом змей».
На смену вору из Пистойи появляются пять флорентийских воров: Аньело Брунеллески, Буозо Донати, Пуччо деи Гали-гари, Чанфа Донати и Франческо Кавальканти. Данте не делает различия между черными и белыми, патрициями и простыми горожанами. Имена флорентийских грабителей вызывают у Данте полные горькой иронии слова, обращенные к родному городу:
Ликуй, гордись, Флоренция, по праву, Завидую себе, стяжавши славу, Которая проникла даже в Ад! Среди воров я с полдесятка чад Нашел твоих, что, бывши взяты вместе, Тебе и мне не сделали бы чести.Превращая воров в змей и драконов, Данте не просто забавляется метаморфозами, как некогда Овидий, но вскрывает змеиную изменчивость, зловредную сущность воров, которые утеряли право на образ человеческий, уподобившись по природе своей ядовитым гадам.
Данте вслед за Вергилием вскарабкивается обратно на перевал по круче и затем через мост попадает в восьмой ров, где находятся лукавые советчики. Поэт сначала подготовляет читателя психологически к предстоящему зрелищу. Он говорит, что ему пришлось взнуздать свой ум, подчинить свой дух жестокой дисциплине, чтобы не свернуть с того пути, который ему указала еще при рождении его звезда. Он страшится величайшего соблазна — перейти через границы дозволенного человеку, проникнуть в запретные тайны, нарушить меру. Он постепенно переводит рассказ о страшном, ужасающем, низменном и отвратительном к высокому и возвышенному: комедия превращается в трагедию.
Снова Данте вводит читателя в действие двумя сравнениями: первое вполне реального характера — крестьянин вечером видит долину, полную светляков: второе — из христианской мифологии — пророк Илья возносится на огненной колеснице, и вслед ему глядит его ученик Елисей. Светлячкам
В двойном пламени заключены Улисс и Диомед, вожди греков, прославившиеся своим хитроумием во время Троянской войны. Улисс повинен в том, что обманом ввел в Трою деревянного коня и тем самым способствовал гибели Трои, откуда был родом Эней, основатель римского государства. Улисс и Диомед похитили статую Афины Паллады, охранявшую Илион. Данте страстно стремится поговорить с Улиссом, узнать от него то, о чем умолчали книги. Но с героями древности заговаривает Вергилий, опасаясь, что они могут не ответить на вопрос Данте, не умевшего говорить по-гречески. Очевидно, Вергилий опасался также, что известные своей гордостью герои презрят человека другой, им неведомой эпохи и не захотят с ним разговаривать….
Дантов Улисс — образ, в самой своей сущности героический. Нам открывается его титаническая безнадежная борьба против фатума. Бесконечная жажда знания и страсть к постижению неведомого оказываются сильнее любви к близким и привязанности к родной земле. В творческом сознании Данте «великий злодей» и «зачинщик преступлений» — таким представлен Улисс в «Энеиде» Вергилия — превращается в трагического героя, дерзкого, отважного, смелого, исполненного жажды новых открытий, родственного по духу людям Возрождения. Его слова, обращенные к павшим духом спутникам, звучат призывом к открытию новых земель, где еще не ступала нога человека, к доблести и знанию:
Ценой трудов и тяжкого усилья Достигли мы заката. Посвятим Остаток дней мы подвигу и следом Плывем туда за солнцем золотым, В чудесный мир, что никому неведом. Не для того на свет мы рождены, Чтоб жалкое влачить существованье, Но до конца за истиной должны Стремиться мы к добру и к свету знанья!Муза двадцать восьмой песни «Ада» — ужас.
Моральное сознание Данте глубоко возмущено постоянным зрелищем в истории человечества варварской резни, войн, убийств, мятежей, он надеется избавить человечество от состояния вечной войны, проповедуя единое мировое государство на земле и мир всего мира. В этой песне Данте употребляет резкие, звонкие, жесткие рифмы, соответствующие страшному, порой жестокому, граничащему с отвратительным, содержанию.
Перед поэтами предстает окровавленный Магомет, в Средние века католики считали его «еретиком». По весьма распространенному преданию, появившийся среди сарацин при папе Гонории и императоре Ираклии Магомет исповедовал сначала христианство, но потом отрекся от праведной веры. В некоторых версиях рассказа утверждалось, что Магомет, весьма сведущий в богословии, имел кардинальский сан. Будущий основатель ислама будто бы проповедовал в Африке и почти всю ее обратил в христианство. Но затем кардинал Магомет изобрел новую схизматическую веру…
Ужасные картины девятого рва завершаются явлением знаменитого провансальского трубадура и феодального сеньора Перигора, жившего во второй половине XII века, Бертрана де Борна. Почти все стихи провансальца написаны на политические темы. Данте хвалил его как певца войны в трактате «О народном красноречии» и писал о его щедрости в «Пире». Бертран возбудил вражду между Генрихом II, королем Англии, и его сыном и соправителем герцогом Аквитании Генрихом III, за что и осужден поэтом нести свою отсеченную голову как фонарь в руках.
Когда видение обезглавленного трубадура рассеялось, Данте впервые в Аду проявляет любопытство; взор его словно что-то ищет; как замечает Вергилий: «Другие рвы тебя не так манили». Любопытство читателей возбуждено, но имя грешника, которого Данте хотел бы увидеть, упомянуто только в девятой терцине следующей, двадцать девятой песни. «В этой яме, там… один мой родич», — говорит Данте. Это Джери дель Белло, двоюродный брат отца Данте, умерший между 1269 и 1300 годами… Джери, человек необузданного нрава, склонный к насилию (за что и попал в ад), был убит Бродайо Саккетти. Смерть его не была отомщена. Только в 1342 году Саккетти и Алигьери примирились при посредничестве герцога Афинского, правившего Флоренцией. Мир заключил брат Данте Франческо от своего имени и от имени Пьетро и Якопо, сыновей поэта. Кровавая месть рассматривалась в XIII–XIV веках как священное право и долг родственников и не каралась законом. Неотомщенный Джери гневно указывал в Аду перстом на своего племянника Данте.
Данте — сын своего времени: в канцонах, а также в письме к императору Генриху VII он оправдывал месть. Во второй канцоне о Каменной Даме поэт восклицал: «Прославлен будет мститель похвалою!» Однако в этой песне «Ада», несмотря на стоны неотомщенного родича, которого поэт и замечает и не замечает, Данте как бы отходит в сторону от насилия, внимая словам Вергилия: «И не о нем ты должен помышлять». И они продолжают свой путь.
В десятом, последнем рве восьмого круга ада мучаются обманщики — алхимики, люди, выдававшие себя за других, фальшивомонетчики и, наконец, просто лжецы и клеветники. Их вопли и проклятия заставили Данте закрыть уши и напомнили ему стоны больных лихорадкой, которые он слышал в лазаретах. В этой песне вообще много неприятных реалистичных подробностей, навеянных посещениями Данте общественных больниц.
О, что за вид являли безотрадный Лежавшие недвижно кучей смрадной! За шагом шаг мы двигались во мгле Среди больных, стонавших от недуга И ползавших бессильно по земле. Облокотясь спиною друг о друга, Как сковородок пара у огня, Сидели два, и конюхи коня Не чистят так, пуская в ход скребницу, Как эти два чесали поясницу При помощи ногтей обеих рук, И струпья их, как чешуя у щук, Что чистит нож, валилися кусками.Один из покрытых струпьями отвечает, что он из Сьены. Его сожгли живьем за то, что он обещал научить летать, как Дедал Икара, глупого и злого юношу Альберо, который донес на него епископу. Сын Данте Якопо утверждает в своем комментарии к «Аду», что Гриффолино (так звали грешника) принадлежал к секте патаренов, за что и был сожжен. Однако в Ад поэт определил Гриффолино не за то, за что его подверг казни лицеприятный церковный суд, а за занятия алхимией. Для сына торговой Флоренции «софистика» — подделка драгоценных металлов — оказывается грехом более тяжким, чем обвинение в ереси…
Путешествие по Злым Щелям кончается сценой препирательства между современником Данте Адамо и древним греком Синоном. Это смешение веков и эпох обычно в «Божественной Комедии», действие которой происходит в ином временном плане, чем на земле. Препирательство изобилует словами простонародными, переходит в рыночную перебранку, изображенную уверенными мазками. Вергилий-разум упрекает Данте (то есть Данте упрекает самого себя), внимательно вслушивающегося в слова перебранки, как некогда Гвидо Кавальканти упрекал Данте за вульгарность некоторых его мыслей, низменность чувств и выражений, вероятно, в связи с бранчливыми сонетами Данте, обращенными к Форезе Донати. Вульгаризмы не мешают маэстро Адамо, как человеку образованному, прибегать и к литературным перифразам, обнаруживающим его познания в греческой мифологии.
В сумерках Ада Данте почти не различает, куда идет. В полумраке раздается резкий и мощный звук рога, напоминающий гром. Данте сравнивает этот звук с предсмертным призывом Роланда, трубящего в ущелье Ронсеваля. Любопытство читателя снова возбуждено, так как неизвестно, кто трубит в ужасающий гигантский рог. В сумраке возникают вдали несколько огромных башен. Вергилий объясняет Данте, что это не башни, а некогда жившие на земле гиганты. Данте упоминает легендарного Немврода, царя Вавилона и Эфиальта, во время битвы титанов с богами взгромоздившего Оссу на Пелион. В «Энеиде» Вергилия заточенное в Тартар «порожденье земли, стародавнее племя титанов, молнией сверженных вниз, на дне извивается самом». В дантовском аду гиганты застыли как часовые у нижней бездны. Из темной котловины внезапно возникает исполин Антей, которого Геракл смог победить, лишь оторвав от земли — источника его неизбывной силы.
Вергилий обращается к Антею с речью, куртуазной и «дипломатической», желая приобрести расположение великана. Вергилий говорит, что если бы Антей участвовал вместе с другими гигантами в битве с богами, то олимпийцы были бы поражены. Во время своих скитаний по Италии Данте приобрел достаточный опыт обращения с феодальными сеньорами и правителями городов, к которым следовало обращаться с речью, пересыпанной комплиментами и любезностями. Тот же язык был, по-видимому, уместен и в разговоре с гигантами последнего круга Ада, Вергилий учтиво просит Антея, так как его собратья Тифей (или Тифон) и Титий находятся далеко, перенести его и Данте на дно адского колодца. Данте снова сравнивает Антея с башнею, на этот раз с Гаризендой в Болонье, запечатленной в сонете Данте «Вовек не искупить глазам моим». Когда облака бегут в сторону, в которую наклонена башня, кажется благодаря оптическому обману, что Гаризенда падает на глядящего на нее снизу. Так, склонившийся над поэтами Антей, казалось, падал, чтобы подавить своей тяжестью Данте и Вергилия…
Данте не описывает, как Антей опускал его и Вергилия на своей ладони на поверхность Коцита, — полет Гериона изображен был подробнее. Ледяное озеро — центр вселенной. В своей ограниченности оно противополагается огненной бесконечности Эмпирея. Коцит содержит четыре зоны, идущие концентрическими кругами. В центре — Люцифер. Данте ступил сначала на лед первого пояса, названного Каиной — по имени библейского братоубийцы Каина…
Неизвестный дух, которому Данте ушиб ногой висок, кричит, что Данте мстит ему за Монтаперти, битву 1260 года, в которой сьенцы и флорентийские изгнанники-гибеллины разбили наголову флорентийских гвельфов. Кто этот вопящий, окованный льдами грешник? Данте предлагает ему назвать свое имя, обещая увековечить его в своих стихах: «И ты бы утешенье встретил….когда б из рода в род в моих созвучьях я тебя отметил». Но грешник иронически отвечает, что Данте плохой хитрец: «Нашел чем льстить средь ледяных болот!» Предатели, понятно, не желают, чтобы стало известно, где они находятся, и не хотят, чтобы имя их повторялось среди живых. Тогда Данте в бешенстве рвет волосы на голове грешника, который воет от боли, но не открывает своего имени. Тут проявляется страстный темперамент Данте, который в «Пире» говорил, что некоторым противникам на их гнусные доводы следует отвечать не словами, а ударами кинжала. Какая-то тень, вмерзшая близ того, кто вызвал гнев Данте, назвала его по имени. Это Бокка дельи Абати, который отсек руку знаменосцу флорентийской кавалерии Якопо деи Пацци в битве при Монтаперти и тем самым вызвал замешательство и поражение флорентийцев. Он изменил своей родине и своей партии. Гнев Данте объясняется ненавистью к изменнику, которую он воспринял еще в раннем детстве.
Поэты отходят от предателей, и вскоре глазам их предстает ужасное зрелище: «как хлеб грызет голодный, стервенея», так яростно в ледяной яме вонзал зубы один грешник в череп другого.
Мы отошли, и тяжких мук предела Достигли мы: в пучине роковой Две головы — одна поверх другой — Предстали нам, и грешник, сверху бывший, Вцепясь в того, кто погрузился вниз, Безжалостно его зубами грыз. Так человек, уж много дней постивший, Кидается на хлебные куски; Так павшего фивянина виски Глодал Тидей, предчувствуя кончину. И я сказал: — Поведай мне причину Звероподобной ярости твоей, И, если враг — воистину злодей, Узнав, о чем враждуете друг с другом, Вернувшись в мир, покинутый тобой, Ему воздам я кару по заслугам, Когда язык не онемеет мой.Так Данте обращается к графу Уголино деи Герардески Доноратико, родившемуся в начале XIII века в богатой феодальной семье, имевшей обширные владения в тосканской Маремме и на острове Сардиния. В 1275 году вместе со своим зятем Джованни Висконти он, происходивший из гибеллинской семьи, перешел на сторону гвельфов (как можно предположить, именно в этом и состоит его предательство, из-за которого он очутился в Антеноре). В 1284–1285 годах Уголино стал сеньором Пизы, официально со званием подеста вместе со своим внуком Нино Висконти. Для того чтобы оградить Пизу от нападений коалиции Генуи, Флоренции и Лукки, он уступил союзникам некоторые пизанские замки, за что впоследствии его обвинили в измене, хотя уступка эта была политически необходима, что понимал и Данте. В июне 1288 года партия гибеллинов, воспользовавшись несогласием между Уголино и Нино Висконти, подняла восстание под предводительством архиепископа Руджери деи Убальдини (который считался другом правителя Пизы) и знатных семей Гваланди, Сисмонди и Ланфранки. Восставшие свергли Уголино и заточили его в башню вместе с двумя сыновьями и двумя внуками. Вход в башню по приказу епископа был замурован, и Уголино со своим потомством умер от голода в феврале 1289 года.
Рассказ Уголино — один из лучших эпизодов «Божественной Комедии». По силе трагизма он не имеет себе равных в средневековой и ренессансной поэзии и достоин того, чтобы процитировать его целиком:
Граф Уголино я, он — Руджиери. Как страшно я ошибся в лицемере И как затем он смерти предал нас — Известен всем печальный тот рассказ. Но одного не ведают доныне: Как я страдал жестоко при кончине. В тюрьме моей томился я давно; Присвоено, в мое воспоминанье, Теперь ей «Башни Голода» названье; Много раз сквозь узкое окно Наблюдал за светлою луною — Когда в ночи привиделся мне сон, Исторгнувший завесу предо мною. Тот, кем я был в темницу заключен, Приснился мне владыкой, господином; С волчатами он волка по долинам Окрестным гнал к высокому холму Меж Луккою и Пизою. Ему Предшествуя, Сисмонди и Ланфранки, Со сворой псов, алкающих приманки, Неслись, как вихрь. Был также впереди И Гуаланди. С ужасом в груди Увидел я, как настигают кони Волчат с отцом, затравленным в погоне, И стая псов, голодных и борзых, Кидается и раздирает их. Еще зарей не заалело небо, Когда детей послышался мне плач, Которые во сне просили хлеба. Душою ты суровей, чем палач, Когда меня не сожалеешь ныне, Поняв, что я предчувствовал в кручине! И если слез сочувственных ручей Не в силах я исторгнуть из очей — О чем, скажи, ты проливаешь слезы? Проснулись мыВыслушав рассказ грешника, потрясенный Данте восклицает, осуждая город и его жителей, допустивших такое дикое бесчеловечное деяние:
О, Пиза! Стыд, позор тебе сугубый! Пускай, когда враги тебя щадят, С Капрайею Горгона заградят Теченье вод, как крепкая плотина, И город весь погибнет. Уголино В предательстве виновен, может быть, Но за отца зачем детей казнить?Образ Уголино, его ужасное пребывание в башне голода и его месть архиепископу Руджери потрясали читателей не только XIV века, но и последующих веков, а также вдохновляли многих творческих людей эпохи романтизма.
В глубокой задумчивости, потрясенный чужим несчастьем, как своим, вступает Данте во вторую зону Коцита — Толомею, названную так по имени Птолемея, правителя Иерихона в древней Иудее. Пригласив к себе своего тестя, первосвященника Симона Маккавея, и двух его сыновей, Птолемей предательски убил их на пиру в крепости Док. Толомея предназначена для тяжелых грешников, которые предали и погубили своих друзей и гостей. Если в первой зоне грешники вмерзли по пояс в лед, то во второй они лежат на спине, зажатые льдами, и слезы их застывают ледяной корой. Данте удивляется тому, что в неподвижном ледяном воздухе Коцита повеял ветер, так как на дне Ада нет водяных паров, нагретых солнцем, которые в его время считали причиной движения воздуха. Вергилий не отвечает на вопрос Данте. Адский ветер порожден взмахами крыльев Люцифера.
Данте обещает снять ледяную кору с глаз грешника, услышавшего его шаги, и даже клянется — пусть он окажется под ледяным покровом, если не сдержит свое обещание. Однако после того, как Данте узнает все, что его интересовало, и убеждается, что грешник наказуется по заслугам, он не исполняет обещанного. Снова звучит жестокий Дантов стих: «И я рукой не двинул, и было доблестью быть подлым с ним». Так непреклонно суров и безжалостен поэт к Альбериго деи Манфреди, принадлежавшему к ордену гаудентов — «радующихся братьев». Альбериго был одним из вождей гвельфов в городе Фаэнца (провинция Романья). Притворяясь, что помирился со своими родственниками Манфредо и Альбергетто, он пригласил их на пир в свою виллу. Когда хозяин приказал слугам: «Принесите фрукты», — они набросились на гостей и закололи их. Это случилось 2 мая 1285 года Событие это вошло в пословицу, в народе говорили: «Его угостили фруктами брата Альбериго». Альбериго говорит, что он «променял на финик смокву». Известно, что финик был более дорогим в Италии плодом, чем смоква. Эта ироническая фраза означает, что в Аду ему воздано сторицей. В 1300 году, в условный год потустороннего путешествия Данте, Альбериго был еще жив. Данте с присущим ему мастерством высказывает удивление: «Ты разве умер?» Гаудент объясняет ему, что за преступления, подобные его злодейству, души попадают в Толомею еще при жизни, а в тело грешника вселяется бес. Нетерпеливый Данте во имя восстановления мировой справедливости расправляется не только с мертвыми, но и с живыми. Так, заранее, как мы видели, живого, он осудил и папу Бонифация VIII.
Брат Альбериго сообщает Данте, что рядом с ним можно найти и другие грешные души, чьи тела еще здравствуют на земле. За ним «от стужи жмется» Бранка д'Орья. С этим сотоварищем он свыкся, вместе они провели во льдах Коцита уже много лет. Данте снова делает вид, что он удивлен, и говорит: «Бранка д'Орья жив, здоров, он ест, и пьет, и спит, и носит платья». Бранка д'Орья происходил из знатной генуэзской семьи; он убил на пиру своего тестя, Микеле Дзанке, князя-судью области Логодуро в Сардинии. В тела Бранка д'Орья и его родственника, соучастника преступления, вселились дьяволы…
Последняя, тридцать четвертая песня «Ада» начинается словами известного латинского гимна, исполнявшегося в страстную пятницу в католических церквах: «Приближаются знамена царя (Ада)». Последнее слово — «Ада» Данте добавил от себя. В гимне Венанция Фортуната, епископа Пуатье, «знамена» обозначали крест. Для Данте «знамена» — шесть крыльев Люцифера, в царстве которого искажаются и нарушаются все божественные установления. Данте снова прибегает к своим излюбленным поэтическим приемам: не называет сразу и прямо действующих лиц, а говорит иносказательно, пользуясь метафорами и сравнениями. Вместо «Люцифер» сказано: он чернеет, он виден. Крылья Люцифера, также не названные прямо, уподоблены крыльям мельницы в тумане. Они вздымают нестерпимый ледяной ветер.
Поэты вступают в четвертую зону Коцита Джудекку, названную по имени Иуды, предавшего Христа. Грешники в этой области глубоко вмерзли в лед, одни лежа, другие стоя или вниз головой, а некоторые согнувшись в дугу, так что ступни касаются лиц. Те, кто предал своих благодетелей или людей, сделавших им добро, равных им по званию и достоинству, — лежат; стоят вниз головой те, кто предал высших по положению, вверх головой — те сеньоры, которые предали своих подданных; изогнуты — предавшие как высших, так и низших.
Данте и Вергилий наконец видят вблизи гигантскую фигуру вмерзшего в лед до пояса Люцифера, перед которым малыми кажутся гиганты, охраняющие нижний колодец Ада.
И, наконец, — о, этот миг ужасен! — Учитель мой мне указал того, Кто прежде был божественно прекрасен. Сказав: — «Ты Дитэ видишь самого. Мужайся же, здесь царство Люцифера!» Всех ужасов исполнилася мера; Как был в тот миг подавлен я и нем — Не вопрошай: слова мои бессильны. Не умер я и не жил вместе с тем, Но ощущал я холод замогильный. Долины слез и скорби властелин Предстал очам и лишь до половины Груди своей был виден из пучины. В сравнении со мною исполин Чудовищен так не был по размерам — Как был бы мал в сравненье с Люцифером, Он, дерзостно восставший на Творца, Начало зла, настолько же ужасен Был ныне он, как некогда прекрасен.Люцифер у Данте не похож на сатану Мильтона, на Мефистофеля Гёте, ни на лермонтовского Демона. Люцифер в Аду безобразен, скован льдами, подчинен высшей воле, навеки побежден. Он занимает центральное место в мироздании, то есть абсолютное зло находится в самом средоточии вселенной, и в центре мира — вечный холод и ужасающее уродство. Масса тела Люцифера, лишенного, казалось, разума, бессловесное, отвратительное, животное, воплощает мировое зло и мировое уродство. Вся поэма Данте построена на антитезисе: огонь Эмпирея и холод Коцита, любовь и ненависть, движение и неподвижность, гармония и нарушение всех пропорций. Некогда Люцифер был сотворен серафимом, высшим духом из девяти ангельских чинов. Люцифер и его ангелы бунтовали напрасно, они вошли в систему мира, предначертанную божеством, и должны были стать пусть озлобленными, но послушными исполнителями свыше назначенных казней для соблазненных ими людей. Они могут бунтовать только эпизодически, как перед воротами города Дита или в Злых Щелях, но должны в конце концов покориться. Гордыня, как главный грех, нарушила мировую гармонию и была первопричиной зла. Борьба Люцифера с добрым началом все же продолжается на земле, и он стремится увеличить число подданных своего царства, поэтому устрашающи во мгле полунебытия его знамена. В многосмыслии поэмы Данте Коцит означает также дно души, а не только средоточие мира. Замерзшие души как бы смешиваются со льдом, теряют индивидуальность, которая все же порой прорывается сквозь ледяную кору, как в знаменитом эпизоде с Уголино.
У царя мрака три лица: красное лицо, вероятно, аллегорически изображает гнев, черное — зависть, бело-желтое — бессилие. Три лица Люцифера также пародируют небесную троицу, в которой сосредоточены вселенская любовь, могущество и доброта. В трех пастях Люцифера казнятся те, чей грех, по мысли Данте, ужаснее всех остальных: предатели величества божеского (Иуда) и величества человеческого (Брут и Кассий), то есть тех двух властей, которые согласно его доктрине должны совместно — в лице первосвященника и в лице императора — вести человечество к блаженству вечному и блаженству земному, как он писал в третьем трактате «Монархии». Вся структура «Ада» подчинена политической и исторической концепции поэта.
С тех пор как поэты начали свое путешествие по аду, прошло 24 часа. Наступил вечер 26 марта. Вергилий замечает, что приближается конец нисхождения в Ад, ибо Данте видел «все, что было в нашей власти». Цепляясь за шерсть владыки Ада, Вергилий ложится, перевернувшись головой туда, «где прежде были ноги», и начинает не спускаться, а подыматься ввысь, так что Данте, который следовал за ним, в испуге подумал, что они возвращаются в Ад. Затем, с трудом шагнув на скалу, Вергилий помогает перейти своему спутнику. Данте изображает это нисхождение-восхождение вполне реалистически. Вергилий тяжко дышит, ложится с усилием и с усилием поднимается по склону. Когда Данте нежданно видит, что под ним торчат ноги Люцифера, он говорит, что читателю трудно угадать, какой рубеж он миновал. Объяснение этого путешествия по телу того, кто воплощает абсолютное зло в центре вселенной, представляло и представляет значительные трудности для комментаторов…
Оба поэта спускаются по кручам воронкообразного ада. Воронка завершается последним, наиболее узким кругом владыки преисподней. При этом обоими поэтами сохраняется все время нисхождения вертикальность головою к месту схода, то есть к Италии, и ногами к центру Земли. Но когда поэты достигают приблизительно поясницы Люцифера, оба они внезапно переворачиваются, обращаясь ногами к поверхности Земли, откуда они вошли в подземное царство, а головой в обратную сторону (Ад, XXIV, 74–94). Миновав эту грань, то есть окончив путь и миновав центр мира, поэты оказываются под гемисферою, противоположной той, где гора Сион; они подымаются по жерлообразному ходу (см. стихи 133–139). После этой грани поэт восходит на гору Чистилища и возносится чрез небесные сферы. Теперь вопрос: по какому направлению? Подземный ход, которым они поднялись, образовался падением Люцифера, низвергнутого с неба вниз головой. Следовательно, место, с которого он низвергнут, находится не вообще где-то на небе, в пространстве, окружающем Землю, а именно со стороны той гемисферы, куда попали поэты. Гора Чистилища и Сион, диаметрально противоположные между собою, возникли как последствия этого падения, и, значит, путь к небу направлен по линии падения Люцифера, но имеет обратный смысл… Двигаясь все время вперед по прямой и перевернувшись раз на пути, поэт приходит на прежнее место в том же положении, в каком он уходил с него. Следовательно, если бы он по дороге не перевернулся, то прибыл по прямой на место своего отправления уже вверх ногами. Значит, поверхность, по которой двигается Данте, такова, что прямая на ней, с одним перевертом направления, дает возврат к прежней точке в прямом положении, а прямолинейное движение без переверта возвращает тело к прежней точке перевернутым. Очевидно, это поверхность: 1° — как содержащая замкнутые прямые есть римановская плоскость и 2° — как переворачивающая при движении по ней перпендикуляр, есть поверхность односторонняя. Эти два обстоятельства достаточны для геометрического охарактеризования Дантова пространства, как построенного по типу эллиптической геометрии».
Отсюда следует, что вселенная Данте основывается на неэвклидовой геометрии. Это предположение высказали недавно и итальянские физики. Некоторые важные и неясные проблемы астрономии и физики эпохи Данте, вызывающие споры и в настоящее время, могут быть разрешены только совместными усилиями знатоков средневековой науки, дантологов и представителей точных наук наших дней.
Далее Данте и Вергилий совершают восхождение по узкому коридору, напоминающему в полумраке подвал, или пещеру, пока не выходят на поверхность земли в южной гемисфере у подножия горы Чистилища… В оригинальном представлении Данте, сочетавшем библейские легенды с домыслами греческих мудрецов и их арабских толкователей, земля находилась во время оно в Южном полушарии, окруженная водой; когда произошло падение Люцифера, земля «в испуге» перешла вниз, в северную часть, а из недр земли, исторгнутых падением Люцифера, образовалась гора Чистилища. Грандиозную катастрофу, происшедшую с земным шаром, Данте объясняет моральной причиной: бунтом возгордившегося Люцифера и его падением.
Восходя в южную гемисферу, Данте слышит гул потока, стекающего вниз, в Ад. Это река забвения Лета, которую Данте, по своему обыкновению, сразу не называет. Она течет с вершины горы Чистилища, где находится Земной Рай — Эдем. Под тихое пенье ручья Вергилий впереди, а вслед за ним Данте поднимаются в сторону Южного полушария.
Мой вождь и я поспешною стопою Пошли вперед таинственной тропою, Дабы скорей увидеть Божий свет. И мне в пути предшествовал поэт. Из бездны той, что грозно поглотила Собою нас, — мы к выходу пришли, И мир чудес открылся нам вдали, И в небесах блеснули вновь светила.Последующие кантики «Божественной Комедии» так же будут заканчиваться словом «stella» (светило, звезда).
«Чистилище»
Из жуткой бесконечной тьмы Ада, наполненной стонами и скрежетом, Вергилий выводит Данте к подножию горы Чистилища. Увидев голубое небо и восходящее солнце, Данте вздыхает с облегчением и вновь ощущает уже забытое в бездне Ада чувство — надежду.
Цвет сладостный небесного сафира Сливался здесь с дыханием эфира. Все светлое, что видел я вокруг, — Душе моей, томимой видом мук, Моим очам — надежду возвратило. Узрев любви прекрасное светило, Которое созвездье Рыб затмило, — Улыбкою Восток зарделся весь.