Дантон
Шрифт:
В поисках выхода из кризиса правительство стало на путь увеличения выпуска бумажных денег. Ассигнаты, стремительно падая в цене, приводили к дороговизне, прежде всего к вздорожанию продовольствия и предметов первой необходимости. Все труднее становилось с хлебом. Совершенно исчезли сахар, чай и кофе.
Все это било по народу, по бедноте, по санкюлотам революции, по тем самым людям, которые несли на себе всю тяжесть классовых битв.
Народ сопротивлялся.
Усиливались волнения ремесленников и рабочих, вновь подымались крестьяне. В Законодательное собрание сыпались петиции, требующие установления твердых цен на продукты и обуздания
Да и могло ли быть иначе? Ведь новое Собрание представляло интересы именно тех слоев, на которые жаловался народ!..
Согласно декрету, проведенному в свое время по инициативе Робеспьера, ни один из членов Учредительного собрания не мог быть переизбран в новую Ассамблею. Это в известной мере ущемляло фельянов: их ведущие лидеры Барнав, Ламет и другие оказались за бортом верховной власти.
И все же Законодательное собрание, избранное активными гражданами, должно было стать и действительно стало оплотом крупных собственников. В нем, правда, почти не оказалось «бывших» – епископов и дворян. Изменился и состав буржуазии: если в прежнем Собрании господствовали землевладельцы и финансисты, то сейчас тон задавали более активные торговые и промышленные слои. Из их представителей и составилась левая Законодательного собрания, которую назвали партией Бриссо, или Жирондой [9] .
[9]По имени департамента Жиронды, откуда происходили многие ее лидеры.
Эта левая была не столь многочисленной, сколь шумной. И не удивительно: в нее входили адвокаты, журналисты, прежние муниципальные чиновники – все люди не без талантов и не без претензий.
Какие среди них подвизались ораторы! Пьер Верньо, человек внешне робкий и мешковатый, на трибуне преображался в сущего демона. Он импровизировал не хуже Мирабо или Дантона, он мог таким образом повернуть любой вопрос, что черное становилось белым, а белое – черным. От Верньо не отставали его друзья: изворотливый Инар, едкий Гюаде и осторожный Жансонне; в целом здесь можно было насчитать добрый десяток первосортных говорунов.
Правда, тот человек, которого все эти деятели считали если не вождем, то по крайней мере идеологом, духовным отцом своей партии, вовсе не блистал красноречием. Пьер Бриссо на трибуне появлялся редко и лишь в случае особой нужды. Но зато…
Зато он показал себя непревзойденным мастером в искусстве совершенно иного рода.
Современники придумали оригинальный глагол: «бриссотировать». Это значило «интриговать».
Во времена достаточно отдаленные Пьер Жан Бриссо прибавил к своему имени фамилию «де Варвилль». Бриссо де Варвилль! Это хорошо звучало и, главное, намекало на потомственное дворянство.
В действительности же Бриссо был сыном шартрского трактирщика, а Варвиллем называлась деревня, где он провел детство.
Дилетант, не лишенный способностей, легкий на перо и на мысли, менявший убеждения, как одежду, Бриссо в юности без конца скитался. Он побывал в Англии, Голландии и Соединенных Штатах, связывался с подозрительными компаниями, встречался с великими людьми, выпрашивал
Но это все в прошлом.
Сегодня, принимая в своей новой квартире своих новых друзей, депутат Законодательного собрания Пьер Бриссо предпочитал считать, что этого не было вовсе.
Столь же решительно отказывался он и от многого, происшедшего совсем недавно. Он забыл, например, о своих республиканских настроениях июня текущего года; он также ничего не помнил о роли, сыгранной им в деле, закончившемся избиением на Марсовом поле… Одним словом, он забывал все то, о чем помнить было невыгодно.
Не надо думать, что под выгодой Бриссо понимал только деньги. О нет, он не был настолько мелок. Деньги он легко зарабатывал и легко проживал, хотя никогда и не научился тратить их с шиком. Не богатства волновали этого приземистого некрасивого человека с прилизанными волосами и беспокойным взглядом. Он был честолюбив, и честолюбие с ранних лет каленым железом жгло ему душу.
Он мечтал о власти.
И если в 1790 году он согласился на тайные субсидии из Ратуши, а год спустя вступил в сговор с покровителем Мирабо, графом Ла Марком, если постоянно, с начала революции, он пел дифирамбы Лафайету и помогал Байи, то делалось все это с одной лишь определенной целью – пробиться в первые ряды, стать государственным деятелем крупного масштаба.
В какой-то мере Бриссо добился своего.
Он, правда, не стал министром. Но он получил большее. Он сделался главой партии, – а отсюда был всего лишь один шаг и до руководства министерством и до руководства правительством.
Так, во всяком случае, осенью и зимой 1791 года думал бывший журналист Пьер Жан Бриссо.
Он не только думал. Он действовал. Выдающийся мастер интриги, умевший сталкивать политиков и ссорить друзей, создавать хитроумные комбинации и использовать любые обстоятельства, Бриссо в октябре – декабре этого года нашел, наконец, мост, вступив на который он и его партия смогли пробраться к высшей политической власти.
Этим мостом была война.
Над революционной Францией давно уже сгущались свинцовые тучи. Призрак войны следовал по пятам за каждым новым успехом демократического движения.
Монархи феодально-абсолютистской Европы с ужасом и ненавистью взирали на то, что творилось у них под боком. Им было страшно, и страшно не только потому, что там, во Франции, попал в беду их коронованный собрат. Самым ужасным был дух революционной заразы, дух, который, проникая повсюду, грозил основам всего старого мира.
– Мы не должны, – говорила Екатерина II, – предать добродетельного короля в жертву варварам; ослабление монархической власти во Франции подвергает опасности все другие монархии…
Мысли русской царицы совпадали со взглядами весьма многих кабинетов и королей, и в первую очередь государей Англии, Австрии и Пруссии.
В августе 1791 года в замке Пильниц, в Саксонии, между австрийским императором и прусским королем была подписана декларация о совместных действиях; в феврале 1792 года эта декларация превратилась в военный союз.
Поход реакционной Европы против революционной Франции ставился в порядок дня. Война казалась неизбежной.
Но вот что бросалось в глаза и вот чего не мог не заметить господин Бриссо, строя свои хитроумные планы: союзники не спешили объявлять войны. Между державами коалиции существовали острые разногласия, весьма затруднявшие переход от слов к делу.