Дантон
Шрифт:
От слов перешли к делу. Началась потасовка. Гвардейцы, охранявшие зал, схватились за сабли…
Дантон, видя, что ему со всеми не совладать, багровый от ярости, покинул трибуну. Оттолкнув стоявших на пути, он быстрым шагом вышел из зала, так хлопнув дверью, что посыпалась штукатурка.
Больше в Ратуше он не появлялся.
В мае – июне главной ареной его деятельности стали Якобинский клуб и секции.
Падение жирондистских министров не могло не порадовать Жоржа. Но он был слишком умен, чтобы выразить свои чувства открыто. Он притворился глубоко возмущенным.
Дантон,
Действительно, отставка министров-«патриотов» в совокупности с королевским вето на только что принятые прогрессивные законопроекты дискредитировала Людовика XVI и обнажала до конца все лицемерие его сладких речей.
Голод, неудачи на фронтах, измена генералов, предательство верховной власти – этого было более чем достаточно, чтобы создать условия для нового революционного взрыва.
Робеспьер и Дантон стремились его приблизить.
Вечером 13 июня у якобинцев Робеспьер заявил, что свободе угрожает опасность.
Дантон горячо поддержал Неподкупного.
– Я предлагаю, – сказал он, – устрашить развращенный двор. Исполнительная власть столь дерзка лишь потому, что до сих пор не встречала решительного отпора…
На следующий день трибун выразился еще яснее. Он наметил целую серию немедленных революционных мер.
Прежде всего – никакой пощады аристократам. Каждый гражданин, как некогда в древнем Риме, может убить того, кто подрывает основы свободы и благосостояния народа…
Двор нужно очистить от заговорщиков. Всем известно, что король – пешка в руках своей супруги. Но ведь Мария Антуанетта – австриячка, родственница монарха, находящегося в войне с Францией! Не здесь ли следует искать корень измены?.. Необходимо заставить Людовика развестись с этой фурией и отослать ее в Вену…
Но главное – народ.
Революцию делают массы. А между тем в «свободной» Франции массы угнетены и принижены, они страдают от голода и налогов. Необходимо, чтобы союз с имущими как-то отражался на народном благосостоянии. Необходимо переложить на богатых большую часть налогов, которые платят сейчас бедняки…
Не удивительно ли?.. Преуспевающий буржуа вдруг заговорил о бедняках!..
Теперь народ постоянно в центре внимания Жоржа.
Восемнадцатого июня в связи с наглым письмом Лафайета Законодательному собранию трибун, громя «нового Кромвеля» и его приспешников, указывает якобинцам на секции как на главный ключ к победе.
– Если мы не отправимся в секции, мы ничего не добьемся, ибо враги наши не перестанут утверждать, что мы только жалкое сборище бунтовщиков. Вот почему мы должны массамиявиться в Национальное собрание. Мы – политическая сила, если не по закону, то по праву революции!..
Итак, недавний «конституционалист» и законник вновь заговорил языком крамолы.
Два дня спустя народ, точно услышав призывы Дантона, вторгся в Ассамблею и во дворец, наглядно показав, что сильные мира сего имеют дело не с бунтом, но с революцией.
Строго говоря, выступление 20 июня ни в коей мере не было делом рук
День 20 июня был спровоцирован жирондистами. Мечтая вернуть утраченные портфели, они хотели пригрозить двору. Но действительность опрокинула их ожидания. Народная демонстрация, ими вызванная, быстро переросла те узкие рамки, в которые ее попытались втиснуть.
Тридцать тысяч санкюлотов, вооруженных топорами и пиками, устрашили сначала Законодательное собрание, затем короля, а в заключение и тех, кто думал пожать все плоды.
Люди пели:
На фонари аристократов! Их перевешать всех пора!..На знамени, которое они несли, сверкал лозунг:
«Трепещи, тиран! Твой час настал!»
Не на шутку перепуганные жирондисты с великим трудом успокоили народ и уговорили демонстрантов разойтись по домам.
Выступление это не принесло пользы ни тем, кто его вызвал, ни тем, кто осуществил.
Но оно еще раз показало, что санкюлоты готовы подняться по первому зову. Нужно лишь верно направить их движение.
По мере успешного продвижения интервентов исполнительная власть все откровеннее наглела. Правительственный курс принимал открыто реакционный характер. Король опротестовывал любое решение Ассамблеи. Манюэль и Петион за «нерадивость», проявленную в день 20 июня, были уволены в отставку. Лафайет покинул армию и явился в столицу, рассчитывая поднять контрреволюционный мятеж. К Тюильрийскому дворцу спешно стягивались офицерские части и отряды иностранных наемников. Во многих провинциях роялисты и их подголоски готовились к встрече союзных войск и к войне с демократами.
Но революционный Париж был спокоен и сосредоточен. Он был намерен предупредить двор.
С начала июля все отчетливее вырисовываются два очага будущего восстания: совет комиссаров секций, явочным порядком утвердившийся в Ратуше, и центральный комитет федератов, продолжавших вопреки королевскому вето массами вступать в столицу. 11 июля под влиянием хронических неудач на фронтах Ассамблея вынуждена объявить отечество в опасности. Всеобщая мобилизация дает оружие в руки десяткам тысяч патриотов. Новые формирования регулярной армии присоединяются к батальонам революционеров-федератов. И вот по дорогам страны уже несется прежняя «Песнь Рейнской армии» – «Марсельеза», которую доставят в Париж вооруженные посланцы юга, несется, воодушевляя борцов и суля им успехи в грядущих битвах.
Много позднее, вспоминая об этих днях, Лафайет утверждал, что вождем «дезорганизаторов» был Робеспьер, а Дантон – Дантон представлял «их душу».
«Их руки!» – уточняли другие.
Все они в какой-то мере правы. Несомненно, Робеспьер и Дантон сыграли важнейшую роль в подготовке восстания 10 августа.
Теперь их всегда видят вместе. Робеспьер обдумывает, формулирует, пишет, внушает, Дантон действует.
Робеспьер доказывает необходимость пребывания федератов в столице, Дантон готовит им квартиры.