Дао путника. Травелоги
Шрифт:
От автора
Даосы, у которых эта книга позаимствовала название, не одобряли странствий.
– Надо жить так, – учили они, – чтобы слышать лай псов в соседней деревне, но не тратить время на то, чтобы ее хоть раз
У меня был такой знакомый – 92-летний китаец. Хотя мы оба живем на берегу Гудзона и видим, как меняют цвет светофоры Манхэттена, он никогда не был в Нью-Йорке.
– Земля и вода повсюду одинаковые, – говорил он, когда ловил рыбу в реке руками, – наш удел познать их.
Мне таким уже не стать. Посетив за полвека 70 стран, я все не могу утолить любопытство. Но с годами углубить его мне помогает тихое доверие к встреченному на пути и по Пути.
Помня об этом, я готовил “Дао путника”. Заново отбирал, обтесывал, освежал, переосмысливал и менял местами написанные за некороткую жизнь травелоги, чтобы превратить рукопись в “избранное”, достойное такого титула.
Какими бы разными ни были представленные здесь жанры путевой прозы, их объединяет общая цель: забраться поглубже, понять изнутри и сделать своим все, что удалось увидеть. Инструментом такого – внутривенного – познания становится созерцание, а не разглядывание; внедрение, а не осмотр; примерка маскарадного, а не делового костюма.
Иногда моим затейливым и безмерно увлекательным походам помогала культура, часто – природа и всегда – случай, который лучше любого Бедекера знает, что показать страннику, если он готов стать гостем, а лучше – паломником.
Собрав изрядную гору текстов, я утрамбовал их в четыре раздела: Запад, Восток, Юг и Север. Мой компас от обычного отличает интимное отношение к сторонам света. Каждую привязывает ко мне деликатное душевное сродство, потому что пишу я только о том, что люблю до дрожи и чем не могу не делиться.
В попутчики мне подобралась причудливая компания – от Шерлока Холмса до Лао-цзы, от Гофмана до Окуджавы, от полярников до Вермеера, от японских славистов до школьных друзей.
Прочесав таким образом глобус, я отложил до другой книги две страны, которые знаю лучше остальных. Одной уже нет, во второй я живу. Но чтобы писать о них, автору надо сменить не жанр, но оптику.
Ну а теперь отправимся в путешествие, напоминающее классическую драму. В прологе герой думает, что все знает. К третьему акту он обнаруживает не то, что искал, а к пятому возвращается умнее, чем был в начале Пути.
Запад
Где начинается Европа
Европа, – степенно учил меня старший товарищ, – часть света, ограниченная с Запада Атлантическим океаном, а с Востока – законом. Там, где его перестают соблюдать, начинается Азия, но где именно проходит граница, можно узнать скорее из газет, чем глядя на карту.
Этот парадокс (копать
– А есть, – услышал я как-то от Андрея Битова, – и третья точка зрения, оригинальная и убедительная: Россия растянула Европу до Берингова пролива и пересекла его.
Географию, однако, лучше вообще не спрашивать. Я в этом убедился еще мальчишкой, когда бродил с рюкзаком по Закарпатью. В селе с крутым названием Деловое стоял двухметровый столбик с неожиданной даже в этой обильной языками местности латинской надписью. До университета я еще не дорос, поэтому сумел разобрать лишь записанную римскими цифрами дату: 1887.
– В этом году, – сердобольно гласил перевод, – здесь специальным аппаратом, сделанным в Австро-Венгрии, установлен Центр Европы.
Не Лондон и Париж, не первый и не Третий Рим, а деревушка с четырьмя церквами, мраморным карьером, пекарней, гуцульской колыбой и горой Поп-Иван служит центром того коловращения истории и культуры, который мы, собственно, и зовем Европой.
Мне в это верилось с трудом. Ведь моя Европа заканчивалась в том же Деловом, за которым проходила еще неприступная государственная граница.
За пятьдесят прошедших лет я побывал почти в каждой из быстро размножающихся стран Европы, но так и не смог толком понять, что значит это манящее слово.
Еще и потому, что Европа протеична. Пока другие континенты веками ползут друг к другу, Европа меняется от революции к революции. Сливаясь и дробясь, она установила необходимые каждому страннику новые правила политкорректности. Благодаря им из ее географии выпала сторона света. В Праге Восточная Европа стала Центральной, в Таллинне – Северной, в Загребе – Средиземноморской. Даже в моей Риге я попал впросак, когда друзья позвали меня смотреть телерепортаж из столицы их новой родины, которая оказалась Брюсселем.
Если так трудно найти и признать Европу на глобусе, то ничуть не проще обнаружить тех, кто ее населяет.
– Ты европеец или француз? – спросил я в лоб, пользуясь старой дружбой, парижского профессора.
– Какое там, – махнул он рукой, – правильный вопрос: считаем ли мы, парижане, остальных земляков французами?
– У тебя получается, что европейцы – вымышленное понятие, придуманное современными политиками для того, чтобы наконец перестали между собой драться жители хотя бы этого континента. Но кто же, если не европейцы, населял Европу раньше?
– Сперва – эллины, не считавшие европейцами соседей-варваров, бормотавших “бар-бар” вместо того, чтобы говорить, как все цивилизованные люди, на греческом. Потом – подданные Римской империи. Затем – жители одного на всех христианского мира. И только после того как все это в мировых войнах окончательно развалилось, мы наконец стали Евросоюзом. Вряд ли это – страна, но уж точно – не нация. Европейский народ – продукт не исторической эволюции, но политической воли. Европейцы – скорее проект, чем реальность.