Дао путника. Травелоги
Шрифт:
Зодчество лучше других искусств подходит для историософской пропаганды, потому что оно действует исподволь, на всех и навсегда. Вырубая шедевры в городском небе, архитектор меняет души тех, кто живет – в них или по соседству.
Удача Барселоны в том, что ее богатым жителям удалось построить себе второй город в том новом стиле, который в Belle Epoque назывался по-разному, но значил одно: свободу выбора. Зодчие перестали бояться эклектики. Чувствуя себя венцом истории, они распоряжались ее достижениями как хозяева прошлого, а не его слуги. Сложив все
И тут на сцене появляется патрон Барселоны Гауди. Последним его неосуществленным проектом была великая церковь, первым – удобный сортир. Он придумал стул на две ягодицы (на таких до сих пор сидят смотрители в музеях). В лучшем доме его постройки дверь открывается левой рукой, потому что правая поворачивает ключ в замке.
Изобретая комфорт, Гауди оставался последним средневековым человеком Европы: он не подражал истории, а продолжал ее. Задумав, как это водится у гениев, воссоздать на портале своего собора весь мир, он перечислил и процитировал его. Каждая скульптура была гипсовым слепком с живого оригинала – голубя, курицы, осла. Христом стал ремесленник, Марией – торговка зеленью, легионером – каменщик, причем шестипалый.
В этом натурализме чувствуется уважение одного творца к другому. Видя в природе сырье культуры, Гауди, не смущаясь вопросами приоритета, сажал в своем саду каменные пальмы. Не проводя твердого различия между живым и мертвым, Гауди всему придавал одушевленные черты. Не любил он только женщин, очкариков и анархистов. За что последние и выбросили его труп из гроба.
Обед у басков
Вы знаете, – спросил первый встречный, – что на душу населения больше всего звезд Мишлена у ресторанов Сан-Себастьяна?
Я не знал. Хуже, что мне никак не удавалось найти этот город на карте Испании. От ужаса я исподтишка заглянул в соседнюю Францию, но Сан-Себастьяна не было и там.
– Да вот же он, – сжалились надо мной и ткнули в жирную точку у залива: – Доностия, добро пожаловать к баскам.
В этих краях всё пишут дуплетом, беда в том, что не понять ни слова. Скажем, мы их зовем басками, назвали в их честь Бискайский залив, но это не важно, потому что себя они называют “эускера”.
– Это те, – перевели мне, – кто говорит на родном языке, помнит фамильный дом в деревне и переписывается с дядей в Америке.
Других родственников у басков нет. Народы приходили и уходили, но баски сидели на месте, неподалеку от родных пиренейских пещер. Первые европейцы, они не смешивались с пришельцами, храня секрет своего допотопного, как и впрямь считают некоторые, языка, который чужим не дается, а своих бережет от ассимиляции. Наслушавшись об уникальности басков, я решился расспросить старого товарища барселонца Ксавьера:
– Чем баски отличаются от людей?
– Почти ничем.
– А мне говорили, что они чуть ли не питекантропы.
– Кто тебе сказал
– А ты отличаешь басков на вид?
– Конечно, длинноухие, черноволосые, бородатые, носатые, в беретах…
– Так это ж я, – перебил его я и натянул купленный еще в аэропорту большой (на вырост) берет.
– …которые, – закончил Ксавьер, – носят только туристы из Америки, из Северной – самые доверчивые, а из Южной – Че Гевара. И еще – за баскскими девушками невозможно ухаживать.
– Недоступны?
– Нет, почему же, от них можно добиться всего, кроме улыбки.
Сам Ксавьер смеялся всегда, и я не совсем ему верил, тем более что по национальности он считал себя анархистом и поклонялся одному Бакунину. Вскоре, однако, я и сам научился распознавать басков, сперва – по носу. За глубокой переносицей начинался не орлиный клюв, а массивный утес, и смотрел он не вниз, а вперед, как у статуй с острова Пасхи.
Освоив Европу задолго до того, как сюда добрались другие, они многое успели первыми. Баски создали китобойный промысел (язык кита доставался епископу), открыли Америку до Колумба (но никому о ней не сказали), привезли оттуда табак, шоколад и резиновый мяч, который дал им пелоту и воспитал замечательных футболистов и даже одного хоккеиста – Харламова.
Но и эти подвиги не рассеяли их первобытной печали. Всегда в черном, баскские официантки бросали на посетителей трагический взгляд, как у Долорес Ибаррури, которая, до того как стать символом, была простой торговкой сардинами. Хотя, конечно, ничего простого в сардинах нет, особенно в сезон, с лимоном, прямо с гриля, желательно – у моря.
С тех пор как тут лечились испанская королева, Троцкий и Мата Хари, прошел добрый век, но Сан-Себастьян с самой дорогой в Испании недвижимостью по-прежнему считается респектабельным и патриархальным. На старом курорте и люди старые, а если молодые, то – ухоженные красавицы. (Если русские, то в темных очках, чтобы не узнали, и в майке “Аэрофлот”, чтобы не потеряться.) Магазины даже осенью торгуют купальными костюмами, причем топлес – дороже.
Сегодня Сан-Себастьян – столица авангардной кухни, Мекка постмодернистской гастрономии и ее витрина. Поэтому на знаменитый конгресс “Гастрономика” съехались тысяча поваров, 12 тысяч зрителей и 400 журналистов, которым, как мне, разрешалось пробовать и ахать.
– В это мучительное время, – открыла “Гастрономику” баскский министр, юная женщина редкой красоты и с голыми плечами, – когда вся страна страдает от экономических бед, в эти дни, когда все семнадцать областей недовольны Мадридом, в эту драматическую минуту, когда “Барселона” проигрывает “Реалу” ноль–один, баски умеют выбрать приоритет: нашу кухню.
Зал взорвался овациями: Рональдо сравнял счет, а столичных здесь не любили. Пресс-конференцию открыла простодушная американка:
– Чья кухня лучше – басков или испанцев?