Дао путника. Травелоги
Шрифт:
– Гагарин? – вслушавшись, спросил таксист.
– Почти. Вы говорите по-русски?
– Маленько, у меня бабушка из Ворошиловграда.
– У меня тоже, – удивился я еще и потому, что только бабушки помнили, как дважды назывался Луганск.
Первая встреча оказалась прологом к знакомству с городом, который зовут “красным”.
– Настоящее образование, – прочел я граффити на стене старейшего в Европе университета, – можно получить только на баррикадах.
Видимо, в память о них в Болонье есть Via Stalingrad, Piazza Lenin и Viale Gagarin. После войны
Но центр остался самим собой: версты крытых аркад, отделяющих стены от мостовой и превращающих улицы в коридоры. Идя по ним, никак не поймешь, внутри ты или снаружи. Источая коммунальное тепло и укрывая от дождя, Болонья с первого шага впускает странника в уютное нутро, позволяя ему почувствовать себя дома, особенно русским и на пьяцце Маджоре.
Ленивый любитель итальянской истории знает, что ее исчерпывают гвельфы и гибеллины. Первые – купцы – были за Папу, вторые – аристократы – поддерживали императора. Поселения одних от городов других можно отличить даже издалека: острые башни замков выдают гибеллинов, круглые купола церквей – гвельфов. Как, однако, задумался я, назвать город, центральную площадь которого недвусмысленно захватил кремль?
Знакомые по букварю ласточкины хвосты крепостной стены выдавали почерк строителя Фиораванти. Болонья для него была примеркой Москвы. Кроме кремля, ничего похожего, ибо на главной площади здесь всегда дурачатся. Больше всего – выпускники. Они узнавались по свите и лавровому венку, которым завершается учеба. Ряженые и хохочущие, дипломники пели куплеты, плясали джигу и задирали прохожих – как будто Ромео с Меркуцио по-прежнему живут в недалекой Вероне. В определенном смысле так оно и есть.
Секрет успешного путешествия заключается в том, чтобы выбрать себе эпоху по вкусу. В Италии меню эпох – самое длинное, и мы пользуемся этим краем точно так, как даже не побывавший здесь Шекспир: в Риме ищем античность, в Италии – Ренессанс.
Если присмотреться, он тут и впрямь никогда не кончался. Надо только скосить глаза и приехать вовремя – в мертвый сезон, когда вместо туристов из домов высыпают местные. Отвоеванный у приезжих город пирует и наряжается, ни в чем себе не отказывая, особенно, как и тогда, – мужчины. Теперь они щеголяют не разноцветными штанами с выдающимися гульфиками, а намыленными коками и гребнями, выстриженными в пилотку. Самые сложные прически носят либо малорослые, либо в прыщах, либо малорослые и в прыщах. За одним, в бигуди, я подсматривал в парикмахерской, где он сушил голову, прикрывшись от позора журналом с подозрительно откровенной дамой на обложке. Алиби, подумал я, но вспомнил, что, согласно старой статистике, в Италии гомосексуализма нет. В соседней Флоренции за это сжигали.
В воскресенье болонские улицы брызжут праздником – не на продажу, а для своих. Стойки с мороженым, которое, как в Москве, едят невзирая на погоду. Бродячие музыканты с причудливым набором инструментов (меня покорила “Травиата” на тубе). Студенческие шествия с вымпелами любимой команды. А для серьезных, цитирующих Цицерона и Макиавелли, – дискуссии на площадях: наследство Берлускони, как отделаться от юга, куда деть эмигрантов, русские, немцы, евро и опять Берлускони.
Говорят подолгу, по очереди,
Попав в эту предвечернюю прогулку, я медленно, наслаждаясь демонстративным бездельем, бродил взад-вперед, делая вид, что не отличаюсь от местных, пока не захотелось есть.
В дальних странах, включая Россию, я люблю обедать с местными славистками, несмотря на то что все они начинали с Достоевского и кончали Петрушевской. В этом отношении Сандра ничем не выделялась. От других ее выгодно отличало то, что она постоянно сбивалась с филологии на гастрономию.
– Одни, – оправдывалась она, – называют Болонью “красной”, другие – “ученой”, но мы зовем ее “la grassa” – “жирной”: здесь готовят вкусней, чем во всей Италии. Конечно, в тосканской Лукке лучше оливковое масло, а на Сицилии – вода для кофе, зато у нас сохранилась ренессансная кухня. Скажем, любимая колбаса Лукреции Борджиа.
– С ядом? – ахнул я.
– Сплетни историков, – отрезала Сандра, накладывая в мою тарелку бурый фарш, – ее год сушат, четыре часа варят в красном вине и никуда не вывозят.
За колбасой шли крупные пельмени с тыквой, паштет из мортаделлы, сало от пармской ветчины, поджаренные на прутике сардинки и толстые угри из устья По. Наконец двое официантов вкатили поднос с царицей крестьянского застолья – “болито мисто”. Груду вареной говядины, языка и курятины венчала кишка, начиненная свиньей.
– Никогда не спрашивайте, из чего делают колбасу и законы, – пресекла мое любопытство Сандра, и мы перевели разговор на соседей.
Как все счастливые страны, Италия, на радость себе и туристам оставшись глубоко провинциальной, так и не срослась в одну державу.
– Когда Гарибальди кричал “За Италию”, – говорит Сандра, – народ подхватывал, думая, что так зовут любовницу героя. С тех пор мало что изменилось. Типичные итальянцы существуют только за границей и в плохом кино. Дома мы все разные.
– Даже в одной провинции?
– Конечно. Наша, например, называется Эмилия-Романья, ибо делится на две. Из второй выходят прижимистые хозяева, из первой – гордые профессора, и я не знаю, – вздохнула Сандра, – кто хуже. Главное, что у тех и других есть родичи в деревне, где только и умеют готовить.
– А что дальше? – подбил я ее расширить географию.
– Тосканцы – соль нашей земли, жаль, что из них выветрилась душа. Римляне – гордецы, которые всегда помнят, кем они были, даже когда они никем не были. Венецианцы, впрочем, не лучше: им свойственно высокомерие.
– Даже в тюрьме, – поддакнул я, вспомнив жившего в Нью-Йорке жуликоватого потомка дожей. – А Неаполь? Красиво?
– Трудно заметить, надо под ноги смотреть, чтобы на шприц не наступить.
– Так где же хорошо?
– Всюду, – легко заключила Сандра, и мы перешли к ликеру “Ночино”, который годами настаивают в скорлупках грецких орехов.
Каждый итальянский город знал лучшую пору, когда он выходил на сцену, чтобы блистать на ней всеми красками своей цивилизации. Обычно это случалось в особо удавшемся здешней истории XV веке.