Дар Божий
Шрифт:
На улице, у калитки, Мишу станут караулить фанатки. Ему придется покидать дом через забор, потом ботсад, потом обходными путями. Хотя иногда конечно будет выходить и расплачиваться за свободу перемещения автографами.
Возникла незримая для окружающих — для Татьяны — жизнь, воображаемая. Тело Миши лежало, а разум в другом теле переживал репетицию за репетицией, славу за славой, но постепенно каждая очередная репетиция становилась всё более внутреннее тревожной, темной — так Миша чувствовал. И наконец понял, почему.
Вот они сидят, бренчат на гитарах
Потом эта вязкая череда однообразных грез сменилась свободой, и вдавившееся в кровать бездвижное тело едва ощущалось и мешало, стало сном, а наяву Миша переносился в любую точку прошлого, словно перематывая магнитофонную кассету к нужному месту.
Обозленный мститель, дошкольник, он забился в щель между невысокой бетонной подпорной стенкой и пригорком, что напротив стыка двух хрущовок на холме. В щели местные пацаны сделали халабуду — нанесли больших картонных коробок, соорудили из них крышу, и внутрь можно было войти с двух сторон — снизу от ступенек, что ведут дальше к дорожке и погребам, и сверху, от каменной стенки, не дававшей сползать горе. А наверху в яблоневом саду была площадка с деревянным столом, и за ней вездесущий ботсадовский забор. Миша приходил сюда по ботсаду, через дырку как раз напротив этого стола.
Несколько часов Миша сидел в халабуде и ждал, когда кто-нибудь сюда полезет, играть например в войну. У Миши карманы были полны зеленых яблок. Если в лоб кинуть, будет сотрясение мозга. Головокружение, тошнота. Миша узнал об этих симптомах недавно и хотел проверить, только не на себе. И на улице не станешь же по всем яблоками кидать. А тут подстережет кого, и без свидетелей. Надо только попасть, и тогда человек начнет крутить головой и рыгать во все стороны. Это сотрясение мозга.
Но никто не шел. Миша вылез и стал осторожно пробираться вдоль стены той хрущовки, что ближе к улице, а не к Собачке. В торце, в одной квартире, за окнами стояли две банки невиданной величины. Из одной в другую отходила трубка, а крышки были плотно замазаны. В левой банке пузырилась жидкость, похожая на гной.
Миша поднялся на крытую битумом крышу домовой пристройки, достигавшую высоты второго этажа. Отсюда была видна каменная стена и гора за домом. Здесь же, вдоль кирпичного угла, располагалась пожарная лестница.
Недолго думая, Миша ухватился за вторую нижнюю палку, несколько раз изогнулся червем, забросил ноги и проворно, как обезьяна, закарабкался наверх. Этаж за этажом проплывала стена. Крыша была уложена серым шифером. На скате торчала будочка с окном. Миша осторожно продвинулся вдоль низенькой оградки, касаясь рукой кровли, и залез через окно на чердак. И шел, шел, среди коробок и ящиков. Старый шкаф. Откуда тут старый шкаф? Как сюда занесли? Тронул за пыльную дверь, открыл со скрипом. Потянуло цвилью.
Отца вдруг увидел четко и ясно, хотя в гробу, в основной комнате, и как приходили незнакомые люди, наверное сотрудники, и в доме, во всем доме, стоял запах горящей свечи. Приобретя усы, Миша уж и забыл, как выглядел отец, он ушел очень давно, и потускнел образ, больше запомнился последовавший за его смертью мрак — спокойствие в доме, и мама очень долго потом не смеялась, и даже не улыбалась, и даже говорила редко. Этот мрак словно паук железными сковал нитями все движения. Иногда приходил дядя Андрей, иногда баба Лида — всё забирала фотографии отца, из альбомов, и скоро страницы альбомов стали зиять пустотами, будто кто украл половину жизни.
Прежде умирания отца, Миша смутно припоминал явления какого-то попа, заросшего как сейчас сам Миша, и всё закончилось выдуриванием старинной иконы, а сейчас Миша снова его увидел, ибо пребывал в прошлом, и поп с ним поздоровался:
— Здравствуй Миша.
Поп возник еще на похоронах, стараниями бабы Лиды, а Татьяна противилась, кричала — будет тут кадить гнусавый, но баба Лида твердила, что тебе всё равно на этом свете, а Васеньке на том может облегчение, так не препятствуй. И поп ходил тогда по комнатам, задрав голову под потолок, приглядываясь, вынюхивая. Миша его боялся. Как всё быстро стало другим. Еще неделю назад Миша смотрел мультики по телевизору, а на кухне пили чай мама с папой. Вот бы туда вернуться.
И вернулся, и снова смотрел те мультфильмы, а потом встал и понес свою чашку, пустую, на кухню, и там сидели мама и папа, а в окошке белой газовой колонки колебались два язычка синего пламени, один длинный, другой короткий.
— Хочешь печенько? — спросил отец.
Из густоты мрака выступил страх, когда Мише, который не ходил в детсад, надо было оставаться одному дома, а был как раз год перед школой. Татьяна раньше работала так, чтобы оставаться с Мишей, пока Василий на работе, а теперь наступили новые времена.
И вот Миша один в пустом, большом доме. Он закрывает входную дверь, закрывает за собой дверь в большую комнату, зашторивает окна наружу и во внутренний коридор. Страшно, только часы с кукушкой цокают. Кто там шляется по саду? Мама, приди скорее!
Поначалу неведомые люди наполняли сад, и Миша таился, стены дома уже не спасали, окна не укрывали, прятался под кровать, молчал, не дышал. Потом началось в доме.
И от этих стуков с перекатами, сверху, с чердака, не спала и Татьяна, и крестилась, и шептала — как тот поп научил.
А Миша стоял у двери в кухню, у запертой двери, приложившись к ней ухом плотно, и слышал, как вполголоса, баба Лида говорит невестке, что и отец Васи тоже вернулся, вот и Василий значит тоже. Однажды баба Лида увидела своего мужа ночью, в виде карлика с лицом покойного супруга, он метнулся в открытый туалет и пропал.
— Они становятся домовыми, — прогундела за дверью баба Лида, — Вот поверь мне. Я и батюшку на похороны звала чтоб этого не было, я же знала, что может начаться.
— И вы в это верите! — Татьяна сорвалась на визг, баба Лида заштокала: