Дар дождя
Шрифт:
Особняк Кроссов находился на Нортэм-роуд, больше известной как «Улица миллионеров». Местные называли ее «Анг-мо лор» – улица рыжеволосых. На его фоне соседнее консульство Таиланда – который, несмотря на то что страна официально изменила свое название еще в мае, большинство жителей Пенанга продолжали называть Сиамом, – казалось крошечным, почти как гараж. Мы въехали в черные с золотом кованые ворота, висевшие на мраморных столбах, величественных, словно памятники любимым народным героям, за которыми шла извилистая подъездная аллея, посыпанная гравием. Дом с выбеленными стенами, утопавший в огнях, был построен в
Когда я вошел, на меня обратились привычные докучливые взгляды: «А вот и полукровка пожаловал», – усмехнулся я про себя. Меня встретил сам Генри Кросс, очень крепкий и высокий, с сединой на висках и почти лысой макушкой. Он тепло пожал мне руку; я всегда находил с ним общий язык.
– Когда возвращается отец? Или ему слишком хорошо в Лондоне?
– Они скоро будут дома.
– Они тебя не узнают. Ты так вырос. Чем собираешься заняться после школы? Тебе ведь уже недолго осталось?
– Не знаю, – пожал я плечами. – Там будет видно.
Джордж пожал мне руку, и я поздравил его с днем рожденья и вручил подарок. Потом я спросил, где найти Рональда.
– Он показывает друзьям парк, – ответил Джордж.
Я повернулся и посмотрел на гостей. Как обычно, все важные люди были в сборе: резидент-консул с женой, представители банков и консульств: немецкого, сиамского, датского, американского и русского. Попадались среди приглашенных местные китайские и малайские магнаты, а также редкие малайские князья в одежде желто-золотого царского цвета, который позволялось носить только им. Был даже один известный английский писатель, чьи книги мне очень нравились. Я двинулся было к нему, но меня перехватил Рональд. Вместе с ним был его друг, Ийп Чжикон, сын президента китайской торговой палаты, к которому все обращались «Таукей Ийп» [56] .
56
Towkay – «господин», форма обращения (китайск.).
– Ничего себе. Ты действительно изменился, – заметил Рональд.
– Так бывает, если начинаешь есть собственную стряпню, – с улыбкой ответил я.
Рональд представил меня другу. Пенанг – маленький остров; я знал, что все обращались к нему «Кон», и последовал их примеру. Он посмотрел на меня с любопытством, от которого мне стало неловко. Для такого молодого парня Кон был слишком самоуверен. Он был на голову ниже меня, хотя выглядел мускулистее, что усиливало производимое им грубоватое впечатление. Глаза, узкие и темные, излучали пытливый ум, и у меня возникло чувство, что он привык доказывать собственную правоту. Он был одет в белое; потом я выяснил, что он почти никогда не носил одежду других цветов. Рукопожатие оказалось крепким, но изучающий взгляд пробудил во мне неприязнь. Я бесстрашно посмотрел ему в глаза.
Рональд увидел кого-то, с кем хотел поговорить. Последовав за ним, Кон обернулся через плечо. Я услышал, как меня зовут, и, повернувшись, увидел Альфреда Скотта. Господин Скотт был управляющим, которого отец назначил вести дела «Хаттона и сыновей» на время своего пребывания в Лондоне. Скотт работал у нас с тех пор, как я себя помнил, и был единственным, кому отец соглашался доверить фирму, когда бывал в отъезде. Но он все равно требовал ежедневных отчетов по телеграфу, невзирая на их стоимость.
– Сегодня я получил сообщение от твоего отца. Они отплывают завтра. Тебе поручено встретить их в порту. Дату прибытия парохода сообщу позже. Выскочила из памяти.
– Стареете, господин Скотт?
Его все так называли, даже отец. Скотту было за пятьдесят, и он никогда не был женат. Несмотря на попытки отца ввести его в нашу семью, управляющий всегда держался особняком, предпочитая проводить свободное время на каучуковых плантациях.
– Еще мне звонил некий господин Саотомэ. Сказал, что тебя знает. Похоже, ты произвел на него впечатление. – Он строго на меня посмотрел. – Интересовался, согласились ли бы мы принять в долю японских партнеров или вести с ними дела. – Господин Скотт недоуменно покачал головой.
Настойчивый интерес Саотомэ к нашей компании меня беспокоил. Мне так и не удалось узнать, что он сделал с девочкой, которую к нему привели, – когда я спросил об этом у Эндо-сана, тот в ответ только хмыкнул.
– Что вы ему ответили?
– Я ответил так, как завещал твой прадед: что к нам в долю может войти только человек по фамилии Хаттон.
Хлесткий ответ заставил меня поморщиться, а он захохотал своим лающим смехом, отчего окружающие снисходительно заулыбались. Проследив взглядом за стройным малайским официантом, он понизил голос:
– Я не доверяю этому Саотомэ. Он очень хотел, чтобы мы изменили решение.
– Вы сказали отцу?
Он покачал головой:
– Это не до такой степени важно. Расскажу, когда он вернется домой. У меня и так хватает писанины для отчетов.
Я был согласен с его решением, о чем и сказал. Он допил то, что было в бокале, и заявил, что едет домой.
– Терпеть не могу приемы.
Меня увидел японский консул, господин Сигэру Хироси, и подошел поздороваться. Это был худой, болезненного вида человечек за пятьдесят, который с трудом переносил местный климат. Как у многих виденных мною японцев, его голова была чисто выбрита. Он был слишком мал для своего смокинга, блеск лацканов которого оттенял блеск бритого черепа.
– Ты, наверное, дэси Эндо-сана, его ученик. Он хорошо тебя описал.
Я поклонился и спросил, куда уехал Эндо-сан. Секунду поколебавшись, он ответил:
– В Куала-Лумпур.
– Снова? Он же только что там был?
Я знал, что он лжет, потому что вспомнил, что было написано в оставленной мне записке. Хироси не ответил, спросив вместо этого про мои тренировки. Я привык к манере японцев избегать в разговоре того, чего они не хотят раскрывать, поэтому позволил ему сохранить лицо и больше не стал расспрашивать про Эндо-сана.
Разговор неизбежно перешел на присутствие японцев в Китае, и консул начал утомлять меня описанием японского превосходства.
– Сейчас наша армия – лучшая в Азии. Наши солдаты дисциплинированны, хорошо обучены и культурны, – заявил он достаточно громко, чтобы его услышала не одна группа стоявших вокруг гостей.
– О, а как же Нанкин? – спросил я, называя Наньцзин на английский манер.
Спустя десятилетия японцы будут отрицать все творившиеся там ужасы, но в тот вечер, когда мой вопрос заставил всех умолкнуть и повернуться в нашу сторону, я понял, что Хироси был полностью в курсе происходивших там событий. Он вздрогнул, и его рот растянулся в тетиву.