Дар дождя
Шрифт:
– И ты сразу после той ночи стал с ним тренироваться?
Кон покачал головой:
– Сначала он мне отказал. Но я выяснил, где он живет, и ждал у его дома каждый день после школы, до самой темноты. У меня ушло несколько недель, чтобы его уломать. А ты?
– Мне было проще. Эндо-сан пришел к нам в дом одолжить лодку, а потом предложил стать его учеником.
– Наверное, ты чем-то ему приглянулся. Каким-то особым качеством.
Мне было неловко об этом говорить. Я сам часто гадал, почему Эндо-сан решил взять меня в ученики. По простой ли случайности он арендовал у нас остров, а потом занял в моей жизни
– Как ты думаешь, то, что я его встретил и что мы встретились с тобой, – все это вообще случайно?
Кон дотронулся до одной из книг.
– Зависит от того, кого ты спросишь. Некоторые объясняют это последствием выбора, сделанного в прошлых жизнях.
– Эндо-сан как-то говорил про буддийское Колесо жизни. Я в него не верю. Разве наша судьба – в том, чтобы постоянно расплачиваться за одни и те же ошибки?
И тогда Кон сказал то, что заставило меня усомниться в утверждении, что каждая жизнь изначально так же чиста, как хочется верить.
– Дело в том, – сказал он, – что иногда ошибки бывают настолько серьезными, настолько ужасными, что мы вынуждены платить за них снова и снова, пока в конце концов, блуждая по жизням, не позабудем, за что именно мы расплачиваемся. Если же тебе удается вспомнить, ты должен изо всех сил постараться немедленно это исправить, пока не забыл снова.
Он встал.
– Хватит болтать. Пойдем потренируемся. Я хочу, чтобы ты показал, что умеешь.
Мы вышли из его комнаты, полной книг и тревожных рассуждений, и спустились по лестнице в тренировочный зал. Но я навсегда запомнил его слова, и мне было суждено услышать их снова, сказанные голосом Эндо-сана.
– Нужно быть внимательным. Это не забава, а вопрос жизни и смерти. – Голос Эндо-сана был резким от раздражения.
В последнее время в нас обоих подспудно кипело раздражение, готовое вырваться наружу, словно марлин на наживку. Я прикусил язык, про себя проклиная его, проклиная самого себя. Над нашими уроками то и дело повисала тень неуверенности и смятения. Он все чаще бывал озабоченным, его взгляд и мысли блуждали где-то вдалеке. Иногда я ловил на себе его пристальный взгляд, при этом чувствуя, что он не здесь и сейчас. Потом он возвращался оттуда, где бродили его мысли, и отворачивался, словно я сделал что-то не так. В результате мой разум был где угодно, только не в настоящем, и я терял концентрацию, что выводило его из себя еще больше.
На том уровне, которого достигли наши тренировки, недостаток осознанности был опасен. Неожиданным движением Эндо-сан швырнул меня через спину броском с захватом за запястье. Я не смог последовать за движением с нужной скоростью, чтобы обезопасить себя, и растянутое запястье пронзила острая боль.
Эндо-сан без слов понял, что я получил травму. Он отправился в дом и принес оттуда коробку с лекарствами.
Окунув палец в баночку, он принялся грубо и торопливо втирать травяную мазь мне в руку. Я поморщился, но по мере того как мазь впитывалась в кожу, растянутые связки начали прогреваться.
– Через несколько дней заживет, – резко бросил он и ушел в дом готовить ужин.
Я переоделся в сухое и последовал за ним. Только усевшись, я понял, что моя пострадавшая рука не в состоянии держать палочки. Я тяжело уронил их на стол, загремев блюдцами и плошкой с соевым соусом. Наши взгляды встретились,
Слышался только звук булькающего над очагом котелка. Эндо-сан сидел так близко, что я вбирал в себя каждый его выдох, а он забирал себе каждый мой. Я ждал, когда он продолжит, когда успокоит внезапно обуявшее меня смятение. Вслушиваясь в его дыхание, я понял, что следующий шаг зависел только от меня, – и, твердо встав на выбранный путь, я подался вперед, принимая то, что предлагала его рука.
Этот миг стал началом наших отношений, наших истинных отношений. Мы перешли грань, отделяющую учителя от ученика. С той минуты Эндо-сан стал обращаться со мной как с равным, хотя временами я чувствовал, что он сдерживался, словно не хотел повторить ошибку, сделанную в прошлой жизни.
Глава 14
День возвращения моей семьи настал раньше, чем я ожидал. Проснувшись однажды утром, я понял, что скоро дом снова наполнится звуками и смехом, снова пойдут чередой приемы, танцы и теннисные матчи с пикниками на траве.
Я ждал у ворот причала на Вельд Ки, рядом с черным «Даймлером», до блеска отполированным дядюшкой Лимом. Со смаком угощаясь банановым пончиком, я наблюдал, как лайнер Восточно-Пиренейской пароходной компании входит в гавань, возвращая членов моей семьи на Пенанг. Они были в отъезде полгода, включая восемь недель дороги туда и обратно. Все это время я был предоставлен самому себе, и это мне нравилось, и я надеялся, что их возвращение не нарушит ставшего привычным распорядка.
В доках кипел шум: перекрикивались грузчики и кули, рекламировали свой товар лоточники, обменивались приветствиями встречающие, лаяли собаки, а детвора носилась вокруг доведенных до крика дедушек и бабушек, пытавшихся ее образумить. Над нами с криками кружили чайки, пароход, подходивший к пирсу, изредка гудел. В какой-то миг мне захотелось, чтобы рядом со мной оказался Эндо-сан.
Меня встревожило число слонявшихся по набережной австралийских солдат. Они все были очень молоды, с красными от жары лицами и темными пятнами пота на оливково-зеленой форме. Но еще больше меня тревожило целеустремленность на их лицах; они явно знали, зачем они здесь, и мне было интересно, приобщат ли нас к этому знанию. Губернатор Сингапура уверял население Малайи, что присутствие солдат не должно быть поводом для беспокойства, что военное министерство всего лишь старается обеспечить сохранность каучука и олова. Оглядевшись, я засомневался, что это вся правда.
Дядюшка Лим вернулся из управления порта.
– Пароход подходит к причалу, – сообщил он.
Я испытывал к нему большое уважение; дядюшка Лим был тверд, как ящик с гвоздями, и он научил меня немалому количеству грязных уличных приемов. Тем не менее он был учтив и скромен.
– Вашему отцу не понравится, что вы столько времени проводите с этим японцем, – сказал он, словно чтобы снова мне об этом напомнить.
– Нам просто нужно сделать так, чтобы он об этом не узнал, верно? По крайней мере, он хороший учитель, – продолжил я, когда дядюшка Лим потер локоть в том месте, куда я его ударил накануне вечером, лишив возможности двигаться.