Дар дождя
Шрифт:
– Конечно. Обязательно съездим.
Мы смотрели, как дядюшка Лим, сидеший за рулем «Даймлера», увозит Уильяма прочь. Брат обернулся на заднем сиденье и помахал нам. Ноэль Хаттон обнял за плечи троих детей, и мы стояли так долго-долго.
Двухэтажный дом на Армянской улице был высоким и узким, с простыми железными воротами. Его никогда не доводили до запустения, несмотря на то что дед уже давно там не жил. Он заранее приказал сторожу, присматривавшему за домом, побыстрее привести его в жилой вид. Мы оба знали,
– Здесь не так просторно, как у вас дома в Ипохе, – сказал я ему, когда первый раз пришел в гости.
– Мне не нужен большой дом. Чем старше становишься, тем больше хочется упростить свою жизнь. Этот мне вполне подходит.
Дед оглядел маленький сад. Мы сидели под манговым деревом, поспевавшие плоды привлекали струившиеся по веткам ручейки муравьев и наполняли воздух свежей сладостью.
– По правде сказать, хорошо вернуться сюда, откуда я начинал. Твоя мать любила играть на этом газоне.
У меня сложился ритуал: навещать его после работы, сидеть с ним и слушать, как затихает шум улиц, словно те тоже стали приверженцами дзадзэн и готовились к вечерней медитации, отстраняясь от дневной какофонии. Мне нравилось наблюдать, как вечер растворяется в ночь. В свой первый приход я сел напротив него, как подсказывал этикет, на что он очень раздраженно сказал: «Нет-нет. Иди, садись рядом». После этого я всегда садился рядом, не заставляя его напоминать. Потом дед принимался расспрашивать о том, чем занималась наша семья и есть ли новости от Уильяма, а я наливал ему чай. В первый раз, когда я это делал, наблюдая, как я наполняю чашку, он легко постукивал по столу костяшками согнутых указательного и среднего пальцев правой руки. Так повторялось каждый раз, и в конце концов я спросил его, что это значит.
– Так мы благодарим человека, который нам прислуживает, – ответил он. – Все китайцы это знают.
– Я не знаю.
– Никто точно не знает, откуда и когда началась эта традиция. По легенде, китайский император однажды решил прогуляться по городу как обычный человек, чтобы увидеть, как живут его подданные. Ему не нужно было закрывать лицо, потому что никто из простых смертных никогда его не видел. С ним отправился преданный придворный, и, когда в чайном доме им принесли чай, император сказал, что хочет попробовать себя в новой роли и прислужить придворному.
– Ничего особенного, – сказал я, но он погрозил мне пальцем.
– Это было огромным нарушением божественного порядка. Придворный воспротивился, но вынужден был уступить, и император налил ему чай. Не имея возможности продемонстрировать должное почтение, упав на колени, придворный мог только согнуть пальцы и стучать ими по столу, изображая коленопреклонение.
Я постучал по столу костяшками пальцев. Согнутые пальцы действительно напоминали коленопреклоненного человека.
– Ну, или это может быть удобным способом показать тебе, что ты налил уже достаточно, – добавил дед.
– Теперь я не знаю, верить мне вам или нет.
Он задумался.
– Те несколько раз, когда мы с Вэньцзы выбирались из дворца и заходили в чайный дом, он тоже хотел мне прислуживать, и я благодарил его именно таким образом. Мы с ним смеялись, что история повторяется.
Какое-то время мы молча пили чай, а потом он сказал:
– Ты знаешь историю соседнего дома?
– Нет.
Я снова наполнил чашку чаем. Он по-мальчишески хихикнул, и я обрадовался, что мрачное настроение его покинуло.
– Когда-то там располагался штаб малайского отделения Китайской националистической партии доктора Сунь Ятсена, Тунмэнхой, – сказал он.
Я счел шутку, которую сыграла с нами история, весьма забавной. Мой дед, бывший наставник наследника Трона Дракона, жил дверь в дверь со штаб-квартирой человека, который сыграл одну из главных ролей в разрушении этого трона.
– Именно здесь он планировал Кантонское восстание одиннадцатого года. Думаю, в этом была основная причина, по которой я купил этот дом, – сказал он, дав наконец волю смеху.
– Вам нужно пригласить его в гости, – сказал я, наслаждаясь его юмором.
Дед снова посерьезнел.
– Не знаю, жив ли он еще. Он вернулся в Китай возглавить правительство. Но в стране вспыхнула гражданская война, упростив японцам ее завоевание.
– Вы скучаете по Китаю?
– Да. Но я скучаю по старому Китаю. В новом для меня нет места. Может быть, я разок съезжу туда, когда закончится война. Составишь мне компанию?
– Конечно. Еще мне хотелось бы съездить в Японию.
– Как поживает господин Эндо?
– Я мало с ним вижусь. Он все чаще в отъезде. А когда возвращается, то все время работает.
Он взглянул на меня столько повидавшими глазами.
– И ты по нему скучаешь.
Я кивнул:
– Он уже давно со мной не занимался. По-моему, мой уровень понижается. Хотя я и тренируюсь в консульстве.
– Но это не одно и то же.
– Нет.
Он покачал головой:
– Что ты будешь делать, когда придут японцы?
– Не знаю. Может быть, этого и не случится.
– С нашей первой встречи я считал тебя очень умным мальчиком. Ты и должен быть умным, с такой кровью, как наша – моя, твоей матери и отца. Меня бы крайне огорчило, если бы такое сильное сочетание породило глупца. Кроме того, ты многому научился у господина Эндо, которого я уважаю, каковы бы ни были его намерения. – Он наклонился ко мне. – Так открой же свои глаза. Открой их так широко, как безумный монах, отрезавший себе веки. И прозрей наконец.
Я оторопел от его ярости. Он ясно понял то, на что я предпочитал не обращать внимания, – что в глубине души я знал, что японцы вторгнутся в Малайю. На это указывало все с той самой секунды, когда я встретился с Эндо-саном. И я вспомнил, что он сказал в тот вечер, когда мы с ним ужинали под гадюками в отеле на горе Пенанг: «Великая человеческая способность закрывать глаза». Признание, сделанное Эндо-саном на приеме, только усилило боль.