Дар Менестреля
Шрифт:
— Так я что и говорю, — продолжал толстяк, — Закону там сейчас никакого, имеешь силу так и прав, хошь кошельки тряси, хошь девок тискай, а кто против — кистенем по башке и всего делов. Туда сейчас со всего Вильдара народ ползет поживиться, а мы что — рыжие? Когда такую богатую страну как Леогония грабят, ну это ж просто грех в стороне стоять!
Толпа наполняла площадь в ожидании долгожданного зрелища. Люди стояли плотной стеной, оживленно обсуждая предстоящую казнь колдуна, рассказывая всякие ужасы об осужденном и просто отвлекаясь от будничной жизни. Да зрелище и в самом деле ожидалось необычное. Конечно, в окрестностях несколько раз в год жгли ведьму-другую, но чтобы настоящего колдуна, да еще казнь, а не просто толпа собралась, не говоря уж
На высоком, почти в два человеческих роста, помосте, сколоченном за ночь плотниками, уже стояла плаха. На ней сидел палач и старательно, с удовольствием чистил большой, довольно жуткого вида меч. Мало кто стал бы использовать его в битве — слишко уж тяжел и неповортолив он был, но для этого дела большой повортливости и не нужно. Нужно чтоб опущенный опытной рукой, он прошел мышцы, кожу, кости, и вошел в дерево, надежно и с одного раза разделив осужденного на две независимые части. А для этого такая махина как раз даже и сподручнее. К тому же казнь — не столько устрашение, сколько развлечение для публики. Зрелище. Поглазеют, побазарят, посудачат, вроде ничего лучше и не стало, а глянь, и бунтовать меньше охоты. Поэтому декоративная сторона тут даже важнее самого дела, кабы не так, можно было б и в каком-нибудь подвале все сделать.
Но вот загремели барабаны, призывая к порядку, и из ворот тюрьмы вышла процессия. Впереди, важно держа какие-то бумаги, в своих мантиях шли судейские, каждым шагом давая понять толпе, что без них ничего этого не было бы. Хотя это и было правдой, но площадь устремила жадные взгляды совсем не на них. Корджер шагал посреди стражников спокойно, и даже как-то надменно. Толпа сначала зашушукалась, но потом решила, что ей это даже нравится. Так и должен вести себя настоящий колдун, осужденный на смерть. Да и как же иначе, ведь он сейчас повстречается со своим хозяином, которому служил всю жизнь, и что бы там ни говорили, а кто знает, может и прибережет черт для него теплое местечко? И вообще, все это так интересно!
Процессия дошла до помоста, Корджера подвели к плахе и за его спиной встал палач. Судейские выстроились с края и один из них торжественно начал зачитывать приговор:
— За неуважение к властям, надменные требования, угрозы уважаемым гражданам города, а пуще того, будучи уличенным в преступной колдовской практике и связях с демонами и потусторонними силами, как представляющий особую опасность как для города, так и для окружающих цивилизованных стран…
Приговор читался медленно и размеренно, но постепенно и он подошел к концу:
— … к лишению жизни путем отрубания головы! Осужденный! Наш суд строг, но справедлив. По закону Вы имеете право на последнее желание.
Корджер, с потемневшим от гнева лицом и гордо поднятой головой, ответил:
— Я хочу сказать несколько слов суду и людям, собравшимся на площади на мою казнь, и услышать ответ. Это все.
Судейский переглянулся со свими коллегами, удивленно пожал плечами и кивнул головой:
— Высокий суд города Бренсалля милостиво постановил исполнить это желание. Вы можете сделать это прямо здесь и сейчас. Начинайте.
Толпа затихла. К новому развлечению добавлялось еще одно, еще более диковинное и никогда не слыханное. Осужденный на смерть обращался к народу, да еще в качестве своего последнего желания!!! Что же такое важное он хочет сказать, что последние минуты своей жизни на это не жаль потратить? Толпа даже перестала жевать, не то что шуметь.
Еще более потемневший и с трудом сдерживающий гнев, Корджер отвернулся от судейских, повернулся лицом к площади и сказал:
— Много лет назад в этом городе те, кого сейчас назвали уважаемыми гражданами, сделали с моей женой и детьми такое, что убийство кажется меньшим грехом. И вот теперь я пришел сюда в поисках справедливости. В поисках отмщения за невинные жертвы. В поисках той темной души, которая отобрала у женщины ее детей и раскидала их по свету. И вот я здесь. Я осужден и должен умереть за то, что искал здесь справедливости. Но вы — граждане Бренсаллля, вы — считаете ли вы, что я должен умереть? Хотите ли вы… — Корджер сделал паузу, будто задумавшись, и закончил, — хотите ли вы увидеть казнь и смерть?
Народ мгновение стоял не понимая, что происходит, а потом по площади разнесся громкий хохот. Толпа приняла это как очень забавную шутку, ну правда, не смешно ли? Его вот-вот казнят, а он справедливость ищет! Из толпы полетели издевательские ответы: «Да», «Хотим!», «А как ты думал?», «Вот отрубят тебе голову», «Нет, мы хотим чтобы тебя повесили!» Подхватив последнюю фразу шутники стали давать советы палачу: «Повесить его!», «Нет, сжечь, сожги его, сожги!», «Утопи!», «Распни!»…
Озабоченный беспорядком судейский поднял руку, раздалась барабанная дробь, и над вновь притихшей площадью раздались слова чиновника:
— Твое желание выполнено?
— Да! — крикнул Корджер, — Но я еще должен ответить. Вы хотите казни и смерти? Вы ее получите! — и подняв руки с перекошенных от гнева и злобы лицом прокричал, — Афари Ау Корхоранур! Серигар Та!
Толпа примолкла, не понимая, что происходит. Откуда-то понесло запахом тлена. В застывшей тишине раздался громкий скрип, скрежет, наконец, грохот. Испуганные люди повернулись и в ужасе отпрянули. На площадь входила армия… мертвецов. Раздались крики и истеричные вопли, толпа отшатнулась было, но прямо сквозь брусчатку мостовой стали вылезать мертвые руки, а затем и их обладатели. Вооруженные мечами, алебрадами, секирами, палицами, копьями и даже кинжалами, мертвецы в полном молчании стали истреблять людей, не разбирая, без жалости и сострадания. Палач бросил меч, спрыгнул с помоста, бросился на выручку какой-то женщине и тут же упал вместе с ней, сраженный ударом палицы, зажатой в полусгнившей руке. Судейские бросились вниз и попытались разбежаться по переулкам, но их усилия были вряд ли успешнее, чем тщетные попытки собравшихся внизу…
Давным-давно, так давно, что это никто и не помнил, кроме избранных придворных хранителей истории, один из первых императоров Гланта, расширяя свою империю был вынужден истребить целый народ. Афари были горделивы и не хотели смириться с завоевателями, а владение удивительными секретами магии защищало их не хуже закованных в сталь армий. Но все-таки не спасло. В захваченной столице гордецов и магов, в их главной библиотеке, мудрецы Гланта обнаружили удивительное свойство этих людей. Оказывается, они нашли удивительное средство, которое заставляет после смерти сохранять подобие жизни, и делает подобного живого мертвеца бессмертным и свирепым бойцом. И оживить его может любой, кто знает нужно заклинание и имеет к мертвому ключ. Афари не использовали этого, поскольку подобные мертвецы обладали достаточно неприятным свойством. Будучи «оживлены», она истребляли вокруг все живое, всех людей, до которых могли дотянуться, животных, птиц, даже мышей и тараканов, всех вокруг, включая своего господина. Было только два способа их остановить, разорвать на мелкие куски, которые затем сжечь, или дать им сделать свое дело, после чего они опять убирались в царство мертвых, до тех пор пока кто-нибудь снова не применял ключ. Поэтому Афари не использовали этого колдовства, хотя и знали о нем.
Однако, готовясь к последней битве, все Афари приняли это средство, рассчитывая, что когда останется последний из них, он сможет поднять погибших товарищей для последней битвы. Но судьба распорядилась иначе, и просто не осталось того, кто мог бы это сделать.
Нужно ли говорить, что заветный ключ стал головной болью императоров Гланта на многие годы и века. Но в конце концов придворным мудрецам удалось его найти. И теперь Корджер был единственным хозяином этой грозной армии. Нужно ли говорить, что он никогда не прибегал к ней, даже в последней битве за Глант. И сейчас он, с глазами залитыми кровью и местью, наблюдал как мертвецы уничтожали город и всех, кто в нем находился. Отчаянные призывы, истеричные вопли, жалобные крики, все слилось в каком-то непередаваемомо кошмаре уничтожаемого города. Но ненависть Корджера кипела в нем и не позволяла увидеть, что же он натворил.