Дар юной княжны
Шрифт:
К сожалению, поручик оказался прав. Отряд немцев остановился рядом, а их командир, приблизившись к цирковой повозке, потребовал.
— Аусвайс, битте [32] .
Аренский, ещё раньше собравший документы всех артистов у себя, протянул их немцу.
— Вир зинд циркшаушпиллер [33] , — объяснил Василий Ильич.
— Фольгт ио унс нах! [34] — потребовал немец, не поддаваясь на его дружелюбный тон.
32
Аусвайс,
33
Вир зинт циркшаушпиллер — мы — цирковые артисты (нем.).
34
Фольгт ио унс нах — следуте за нами (нем.).
Отряд поскакал вперед. Повозка поехала следом. Процессию замыкали трое немцев-конвоиров.
— Откуда вы знаете немецкий? — чтобы не молчать и хоть как-то развеять возникшее в кибитке тягостное молчание, спросил Аренского Вадим.
— Чать не лаптем щи хлебаем! — мрачно пошутил тот и пояснил: — Мы циркачи, если вы помните. Пришлось по Германии с гастролями ездить. Один сезон в цирке Буша отработали. Оттуда и знание, Алька вон тоже неплохо шпрехает [35] . Верно, сынок?
35
Шпрехает — разговаривает (нем.).
— Яволь! [36] — выкрикнул Алька.
Конвоиры удивленно переглянулись. В город въехали, когда солнце уже садилось. Последние его отблески красили кровавым цветом окна домов, делали зловещими мундиры немецких солдат.
На пустынных улицах не было даже случайных прохожих. Ветер гонял по мостовой обрывки каких-то бумаг. Лица циркачей, профессионалов и вновь обращенных посерели. Грядущее виделось им не просто неопределенным, а явно тревожным.
Отряд, а с ним и цирковая кибитка, медленно втянулся в раскрытые ворота длинного унылого строения в три этажа, окна которого были забраны решетками. У дверей здания стояли часовые с надетыми вместо фуражек металлическими касками.
36
Яволь — так точно! (нем.).
Широкий двор, мощенный булыжником, имел в центре колодец, возле которого уже суетились спешившиеся всадники, они поили лошадей.
Переход у немцев был, по-видимому, долгим и трудным. Их мундиры запылились, лица солдат, осунувшиеся и замкнутые, говорили об усталости. Однако на дисциплину это не повлияло. Пока решался вопрос о том, как поступить с ними, артисты могли наблюдать вспышку раздражения, приведшую к перебранке между солдатами. На шум тотчас же подскочил младший офицер и мгновенно восстановил порядок.
Наконец, конвоиры приказали циркачам сойти с повозки и повели их в здание Там обыскали, а потом всех шестерых препроводили в небольшую зарешеченную комнату с деревянными двухэтажными нарами и заперли на замок.
— Ох, лышечко! — только и сказала Катерина, присаживаясь на уголок нижних нар.
Алька запрыгнул на верхние нары и пытался разглядеть что-нибудь через мутное стекло. Остальные примостились внизу, и каждый погрузился в свои невеселые мысли
Больше всех страдал от их угнетенного положения Герасим: он впервые в жизни полюбил и теперь не мог успокоиться оттого, что не может защитить любимую от грядущих опасностей, что даже сила, так часто выручавшая его прежде, ничего теперь не значила. Он в который раз с восхищением вглядывался во внешне спокойное лицо Катерины. Другая на её месте непременно нервничала бы, возможно, рыдала, словом, наверняка закатила бы истерику. Ольга тоже вела себя мужественно, но матрос, по причине принадлежности девушки к другому классу, в расчет её не брал. Может, у них, у княжон, этому с детства учат, а Катюша, простая селянка, и в городе-то прежде не бывавшая, и к подобным потрясениям не привыкшая, вела себя как настоящая героиня!
Ольгино лицо сейчас даже не освещали краски юности, большие серые глаза её будто запали, лоб прорезали две вертикальные морщинки. Только густые, вразлет, брови жили как бы сами по себе, решительно перечеркивая всяческие намеки на слабость и неуверенность, да красиво очерченная верхняя губа упрямо вздернулась, за хозяйку бросая вызов всему свегу в решимости продержаться, несмотря ни на что!
Василий то присаживался на нары, то вскакивал и нервно ходил, стараясь не поворачиваться лицом к входной двери, куда его тем не менее все время тянуло и откуда в любой момент можно было ждать пакости. Он тревожился за Альку, за свою пеструю труппу, и добровольно взваленный им на плечи груз ответственности холодил сердце.
Поручик Зацепин украдкой поглядывал на Ольгу, на её отрешенное бледное лицо, и его сердце сжималось от жалости и любви, в которой он никак не решался ей признаться. Юная аристократка, к среде которой он прежде относился с некоторым пренебрежением за её изнеженность и неспособность противостоять серьезным житейским бурям. И вот перед ним — эта маленькая мужественная амазонка, хрупкий, и, в то же время, стойкий цветок. Вадиму хотелось целовать её маленькие ножки с благоговением: разве не были аристократками легендарные женщины-декабристки? И Оленька Лиговская вряд ли уступала им в стойкости!
— Ой! Я его вижу… Господи, какие жуткие кровавые глаза…
Княжна сидела, уставясь в одну точку и разглядывала нечто, видимое только ей. Она говорила ровным монотонным голосом, как если бы вдруг сошла с ума. Зацепин кинулся было к ней, но Аренский движением руки остановил его и поднес палец к губам, призывая к молчанию.
— У него длинные волосы до плеч. Черная шапка. Лицо желтое, как чахоточное. Сапоги высокие. Небольшого роста, но злой и мстительный; он умеет обращаться с людьми, знает их слабые стороны. Люди пойдут за ним, много людей. Сколько их погибнет под его черными знаменами!
— Да это же никак батько Махно! — прошептал Герасим.
Ольга замолчала, и взгляд её снова стал осмысленным.
— Господи, что это со мной было?
Она обвела всех глазами и вдруг протянула руки к Зацепину.
— Вадим, мне страшно! Смотри, даже руки похолодели.
Он наконец смог её хоть ненадолго обнять.
— Успокойся, Оленька, ничего страшного. Ты просто переволновалась. Мы все устали.
— Но я его видела. Так отчетливо, будто была рядом.
— Герасим опознал твое видение: это батька Махно.
Катерина почувствовала смущение и неловкость Ольги и увела разговор в сторону.
— Бабы на базаре судачили, что этот батька так бьет немца — пух и перья летят.
Аренский посмотрел на поручика.
— Вадим, ты же военный, объясни, как получается, что бандит, самозванец бьет регулярные войска?
Зацепин хмыкнул.
— Честно говоря, поначалу я тоже не мог понять, как это необученное мужичье, — он покосился на Катерину: не обидел ли? — не просто бьет, а прямо-таки вдребезги разбивает вымуштрованных немцев и австрияков. Потом понял: немецких генералов губит их извечный педантизм. Они, видите ли, желают воевать по правилам! И до сих пор не могут понять, куда вдруг девается огромная армия знаменитого анархиста после очередного сражения. Только что, кажется, была, и вот её уже нет! Ну все, решают немцы, разбили, рассеяли, внушили страх и ужас. Но Соловей-разбойник мистер Махно сует пальцы в рот, свистит — и вновь армия под черными знаменами, ещё больше, чем была. И опять налетела без предупреждения, и опять колет-рубит, в плен не берет и плюет на все международные нормы.