Дар
Шрифт:
– Обычно я умею хорошо ладить с собаками, - грустно заметила Энжи.
– Ну, мы просунули его под дверь, значит, оно не может быть очень далеко, - констатировала появившаяся наконец Мелисса.
– Может, подцепить его палкой или проволочной вешалкой?
Но всякий раз, когда они смотрели на соседский дом, то видели, как в окне колышется занавеска, и в конце концов ушли, раздумывая, что бы еще предпринять. Делать было нечего, и вскоре горло у Энжи настолько распухло от стараний не плакать, что стало больно говорить. Она проводила Мелиссу до автобусной остановки,
– Знаешь, - сказала Мелисса, - мама говорит, что ничего не бывает так страшно, как собственные выдумки. Ведь с ужасами из твоего воображения ничто не сравнится. Поэтому… ну, может… знаешь…
Но она прервалась, так и не закончив. Еще раз обняв Энжи, Мелисса поехала домой.
Оставшись дома одна, Энжи тихонько сидела на кухне и продолжала не плакать. От этого болело все лицо, а веки казались невероятно тяжелыми. В голове было пусто и звонко, за что она мысленно благодарила небеса. Так продолжалось, покуда с баскетбола не вернулся Марвин. Поскольку он был мельче всех остальных, его часто толкали, и домой он приходил весь в синяках и ссадинах. Энжи даже думала, что он прибавит в росте или способности прыгать выше, но пока ни того, ни другого не наблюдалось. Сейчас он посмотрел на сестру, сделал пас невидимым мечом и тихонько спросил:
– Что стряслось?
То ли дело было в неожиданном хрипловато-мягком тоне, то ли в том, что он вообще задал этот вопрос. Какова бы ни была причина, Энжи вдруг разразилась отчаянными слезами, ярость которых обращалась исключительно на нее саму: и за то, что вообще написала Джейку Петракису, и за то, что расплакалась сейчас. Она махнула Марвину: мол, убирайся, но - к величайшему ее изумлению - брат терпеливо ждал, когда она затихнет. Наконец слезы ее иссякли, и он повторил вопрос:
– В чем дело, Энжи?
И Энжи рассказала. Она уже собралась добавить: «Если попробуешь улыбнуться, Гуталакс…», когда вдруг сообразила, что в этом нет нужды. Марвин чесал в затылке, хмурясь так, что повязка ползала по лбу, а потом внезапно сунул руки в карманы, запрокинул голову - прямо-таки образчик веселой беспечности - и почти небрежно сказал:
– Я мог бы вернуть этот конверт.
– Ну да, конечно.
– Энжи даже головы не подняла.
– Ага.
– Нет, мог бы!
– Марвин тут же стал самим собой, и куда только подевались небрежность и беззаботность: - Я много чего могу.
Намочив бумажное полотенце, Энжи попыталась вытереть заплаканное лицо.
– Хотя бы одно назови.
– А вот и назову! Помнишь, в какой почтовый ящик ты его опустила?
– Под дверь подсунула, - пробормотала Энжи.
– Я подсунула письмо под дверь.
Марвин хихикнул.
– Ух, как «валентинку»!
У Энжи не нашлось сил дать ему подзатыльник, но все равно она вскинула руку - хотя бы для порядка.
– Я могу заставить бумажку просто вылезти из-под двери. Или, готов поспорить, саму дверь смогу открыть, если никого нет дома. Для нас, ведьм, это проще простого.
– Петракисы только в воскресенье вернутся, - сказала Энжи.
– Но там есть соседка, она за их домом следит, как ястреб. А когда не торчит у окошка, огромную собаку выпускает. Даже будь ты самая крутая ведьма на свете, не стоит связываться с этим волком-оборотнем.
Марвин, который, как знала Энжи, побаивался больших собак, снова почесал затылок.
– И вообще, это слишком просто. Никакого веселья, так что забудь.
– Он сел рядом с сестрой, совершенно поглощенный проблемой.
– А как насчет… Нет, это для малышей, с таким любой справится. Но есть одно заклинание… Могу заставить письмо самоуничтожиться, прямо в доме - как в старом телесериале. Останется только горка пепла, они соберут ее пылесосом и даже не заметят. Как тебе идея?
Не успела Энжи высказаться, как парнишка уже тряхнул головой.
– Все равно слишком просто. Детское заклинание, для начинающих. Терпеть их не могу.
– Чем проще, тем лучше, - серьезно сказала Энжи.
– Я люблю, когда просто. К тому же ты и есть новичок.
Марвин тут же возмутился, и его обычный альт превратился в обиженный писк.
– А вот и нет! Никакой я не новичок!
– Вскочив, он затопал ногами, чего с двух лет не делал.
– Знаешь что… за это… за это… я верну тебе письмо, но не скажу как. Сама увидишь, и все!
Он сердито направился в свою комнату, но Энжи окликнула его. Первый лучик надежды блеснул ей, казалось, впервые за целое столетие.
– Ладно, великий и ужасный король ведьм. Чего ты хочешь? Повернувшись, Марвин уставился на нее недоуменно.
– За просто так ничего не бывает, это ведь твои слова? Ну, какова твоя цена спасения моей жизни?
Если бы голос Марвина стал еще выше, его услышали бы лишь летучие мыши:
– Я тебя спасаю, а ты думаешь, я чего-то хочу взамен? Юлий Санта-Клаус!
– Это было единственное ругательство, которое ему позволялось.
– Да что с тебя взять-то? Разве что…
Незаконченная фраза повисла в воздухе.
– Разве что?
– подстегнула Энжи.
Зацепившись рукой за косяк, Марвин качнулся в кухню, растянув губы в пиратской ухмылке.
– Ненавижу, когда ты зовешь меня Гуталакс. Сама знаешь, что ненавижу, и все равно так делаешь.
– Ладно, больше не буду. Никогда. Честное слово.
– М-м. Мало.
– Усмешка стала определенно зловредной.
– Думаю, тебе две недели следует звать меня «о Великий».
– Что?
– На минуту забыв про свое горе, Энжи вскочила.
– Ты всерьез, Гуталакс?.. Две недели? Не выйдет!
Целое мгновение они в ярости мерили друг друга взглядами, но наконец Энжи сказала:
– Не перегибай палку. Неделю. Неделю и не больше. И когда никого рядом не будет.
Марвин скрестил на груди руки.
– Десять дней. С этого момента. Энжи все еще смотрела на него свирепо.
– Тебе нужно это письмо?
– спросил Марвин.
– Да.
Марвин ждал.
– Да, о Великий.
Марвин победно протянул ей руку ладонью вверх, и Энжи по ней хлопнула.
– Когда?
– спросила она.