Дара. Анонимный викторианский роман

Автор неизвестен

Он задумался, печально склонил голову и на несколько минут замолк. Я поняла, что мой вопрос расшевелил в нем не самые приятные воспоминания, и попыталась было сменить предмет разговора, но тут он поднял голову и пристально посмотрел на меня. Казалось, он ищет в моем лице жалость и сострадание.

— Дорогая Дара, мне хотелось бы ответить на твой вопрос, но я не осмеливаюсь сделать это, потому что, боюсь, мой ответ оттолкнет тебя от меня. Я не могу решиться открыть тебе скрытую, темную сторону своей натуры, узнав о которой, ты наверняка станешь меньше меня уважать и не будешь уже так тепло и преданно ко мне относиться.

Подавив в себе любопытство, я заверила доктора, что независимо от того, расскажет он мне о своей тайне или нет, мое отношение к нему останется неизменным.

— В какие бы неприятности вы не оказались впутаны, доктор, вы всегда встретите во мне сочувствующего и, надеюсь, понимающего друга.

— Я

никогда не сомневался в твоей преданности, Дара. Знаешь, когда мы с тобой наедине, как сегодня, называй меня просто Лайонелом. Это самое меньшее, чем я могу подтвердить тебе свою дружбу. Видишь ли, я не врач. Хотя у моего отца и была медицинская степень, сам я не располагаю никаким официальным документом, который позволил бы мне по праву носить это звание.

Это признание поразило меня до глубины души, и, должно быть, я не сумела скрыть своего удивления.

— Я понимаю, почему ты так удивлена, Дара. Ты ведь знаешь, что я все же кое-что смыслю в своем ремесле. Не стану вдаваться в подробности, но я многому научился у своего отца и еще большему — у других замечательных врачей, с которыми я имел честь работать в качестве ассистента. Я всегда мечтал о профессии врача-практика. Зная об этом, мой отец отправил меня учиться в университет округа Колумбия, где я и поступил сразу на два факультета — филологии и естественных наук. Однако, не успел я проучиться и года, как внезапная смерть моего отца смешала все планы. Мне пришлось вернуться домой, чтобы добывать пропитание для себя и своей матери. Работал я ассистентом у нескольких врачей, практиковавших в наших краях. Я безумно любил свою мать, и, когда через два года она скончалась, мое сердце было разбито. Не в силах оставаться в родных местах я отправился в странствия. Время от времени я открывал в разных городах заведения, подобные этой клинике. Но ни одно из них не просуществовало больше двух лет, потому что, стоило кому-нибудь из местных врачей узнать, что у меня нет медицинского диплома, как меня сразу прогоняли из города.

Он прервал свой рассказ, чтобы прочистить нос, и я воспользовалась этим, чтобы вставить слово:

— Значит, вы не решились взять на себя ответственность за супругу из-за того, что вам постоянно приходится испытывать тяготы странствий?

— Да нет же, вовсе нет! — нетерпеливо, почти раздраженно ответил он. — Объяснение не в этом. У меня было немало возможностей жениться на хороших женщинах, которые сами давали мне понять, что мое предложение не будет встречено отказом.

— Трудно в этом сомневаться, Лайонел, Вы и сейчас весьма привлекательны как мужчина, а в молодости, я думаю, были еще красивее. Так почему же вы не женились ни на одной из них?

— Чуть позже я все тебе объясню, — сказал он. — А пока позволь мне рассказать тебе кое-что о своей юности. Мне было шестнадцать лет, когда меня коснулось лучистое сияние первой любви. Как раз тогда в наши края переселился один новый фермер. Его дочь и стала предметом моей страсти. Мне достаточно было мельком заметить ее силуэт, когда она проходила мимо нашего дома, чтобы застыть, неотрывно глядя ей вслед, задыхаясь от восхищения и смутных желаний. В моих глазах она была ангелом чистоты и очарования, существом высшего порядка, которым можно было лишь любоваться в отдалении. Я был слишком робок, чтобы просто подойти к ней и познакомиться. Много томительных часов я провел, сидя перед окном и надеясь, что она сегодня пойдет в город и я смогу увидеть, как она своей упругой, легкой походкой идет мимо нашего дома и ее девичьи грудки подпрыгивают при каждом шаге, заставляя меня дрожать от непривычного, жаркого озноба и сдерживаться, чтобы не застонать от сладкой боли. Я был в отчаянии. Занятия были заброшены, я ничего не ел. Целыми днями я думал только о ней, а по ночам она заполняла мои сны. Только стихами я мог выразить свои чувства к этой девушке-ангелу, которая без остатка завладела моим воображением и любовь к которой обрекла меня на такие мучения и на такое блаженство.

Однажды в жаркий, солнечный полдень я бродил в роще в поисках вдохновения, которое помогло бы мне описать несравненные достоинства той, что покорила мое сердце. Вдруг я услышал, что кто-то идет в мою сторону, шурша ногами по палой листве, лежавшей под деревьями. Не желая ни с кем встречаться, я спрятался в густом кустарнике, который рос вдоль берега реки, и, осторожно раздвинув ветки, выглянул наружу. Когда я увидел, что ко мне, держа в руке большое купальное полотенце, приближается моя богиня, я весь затрепетал, как древесный лист на легком ветру. Она внимательно огляделась вокруг и принялась раздеваться. Стоя лицом к реке и спиной ко мне, она, не торопясь, освобождала от одежд молодую плоть. В мерцающих бликах солнечного света, который, проникая сквозь свежую листву, дрожал на водной ряби, ее жемчужно-розовое

тело казалось особенно хрупким и нежным. Она была так прекрасна, что у меня перехватило дыхание и я застыл в своем укрытии, наслаждаясь блаженством созерцания. У нее были великолепные формы и гладкая, шелковистая кожа. Осторожно ставя на землю босые ножки, она подошла к берегу и, оглянувшись, подставила моему восхищенному взору упругие, прекрасно оформленные груди, живая гармония которых поразила меня не меньше, чем торжествующая симметрия ее округлых ягодиц. Когда она, вытянувшись в воздухе, прыгнула в воду и стала плескаться, как играющая лесная нимфа, мне пришлось сесть на землю и приложить все силы, чтобы справиться со своими чувствами. Когда я снова посмотрел в ее сторону, она уже вышла на берег и вытирала спину пушистым полотенцем. То, что я увидел, заставило меня содрогнуться от ужаса. Я растерянно смотрел на треугольный клок влажных, темных спутанных волос, выползавший из-под ее бедер и, словно какой-то отвратительный паук, карабкавшийся вверх по розовому животу. Как будто сам Господь, приревновав к ее безупречной красоте, набрал в ладонь ком болотной тины и размазал его между девичьих ног. Меня охватило отвращение, и тошнотворный комок подступил к моему горлу. Я упал на траву и в отчаянии стал колотить кулаком по земле. Подняв голову, я вновь увидел эту черную непристойную поросль, обычно скрытую от мужских глаз, и меня стошнило. Вот это то первое юношеское впечатление от женского тела и наложило такую печать на всю мою жизнь. Оно, как гнойный нарыв, отравляет для меня всякую мысль о чистой и искренней любви к женщине.

Лайонел вновь погрузился в угрюмое молчание, но мне так хотелось поподробнее узнать о его юности, что я уговорила его продолжать.

Он тяжело вздохнул — власть прошлого над ним была сильна.

— Примерно через две недели после того как я перенес такой удар по самым нежным своим чувствам, мне пришлось вместе с отцом отправиться к роженице, которая уже пятые сутки не могла разрешиться от бремени. В тот день, когда за ним прислали, отец и сам был прикован к постели лихорадкой. Однако услышав, что силы роженицы на исходе и что родственники боятся, что она вот-вот умрет, он заставил себя встать с кровати. Но не успел он пройти и нескольких шагов, как покачнулся и упал бы навзничь, если бы я его не поддержал. Моя мать, видя, что он явно не в состоянии проделать четыре мили, отделявшие наш дом от дома роженицы, сказала, что никуда он не поедет. Но на его лице была написана такая решимость, что она смирилась, поставив лишь одно условие — чтобы повозкой правил не он, а я. Хотя я закутал отца в три или четыре толстых одеяла, он все равно всю дорогу кашлял и дрожал от озноба. Когда мы прибыли на место, я помог отцу вылезти из повозки, проводил его до самых дверей спальни, а сам отправился на кухню, чтобы подкрепиться миской горячего супа.

Не успел я съесть и трех ложек супа, как из спальни послышался голос отца, который звал меня на помощь. Когда я вбежал в комнату, отец, скорчившись в три погибели, стоял между толстых бедер роженицы, держась обеими руками за деревянные щипцы, уходившие в глубину ее влагалища.

— Возьмись-ка за щипцы, мой мальчик, — сказал он, — я что-то совсем выдохся, и мне бы надо чуток передохнуть. — Он передал мне ручки щипцов и, пошатываясь и даже не вытирая крупные капли пота, струившиеся по лбу, отошел в сторону и рухнул в ближайшее кресло. Приняв на себя ответственность, я закрыл от ужаса глаза, но мне тут же пришлось снова их широко открыть, потому что отец, видя мое состояние, сказал мне охрипшим от напряжения голосом:

— Будь осторожен, смотри внимательно и держи этого младенца как следует, а то он, неровен час, скользнет обратно, и все придется начинать сначала.

Встрепенувшись, я крепко и в то же время нежно ухватился за щипцы и стал осторожно тянуть, пока изнутри не показалась головка ребенка.

— Ну, так-то лучше… — пробормотал отец. Затем он звонко прикрикнул: — Ну, женщина, теперь постарайся! А ты, Лайонел, продолжай тянуть. Самое трудное позади. Давай, давай, тужься, женщина! Тужься! Теперь уже недолго!

Тем временем под напором детской головки влагалище роженицы растянулось до такой степени, что, если бы мне кто-то сказал, что такое возможно, я просто не поверил бы. Я не удержался и краем глаза взглянул на клубок слипшихся волос, покрывавших женский лобок, и тут же почувствовал знакомый позыв к рвоте. В глазах у меня помутилось, и следующее, что я помню, было податливое движение внезапно освободившихся щипцов, чавкающий звук, с которым влагалище рассталось со своим пленником, и младенец, лежащий на постели между бессильно раскинутых ног матери, покрытых, как и он сам, кровавой слизью. Я швырнул щипцы рядом с новорожденным и со всех ног рванулся к выходу. Зажав рот руками, я пробежал через кухню, выскочил на улицу и прямо на крыльце освободился от содержимого своего желудка.