Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса

Jamique

— Борск, кошечка, — сказала Мон устало, — кофе хочешь?

— Я уж лучше приму свой, ботанский, наркотик, — ответил Фей’лиа. Его внимательные, полулунные глаза следили за подругой. Подруга была в свободной мятой рубашке и мягких тренировочных штанах. Подруга была усталой.

Мон Мотма сказала ему ещё в той каюте. В присутствии телохранителей.

— Естественно, я посвящу тебя во всё. Но всё-таки будет лучше, если ты придёшь ко мне.

— Хорошо, — ответил Борск. — Только сначала я переоденусь.

— Переоденешься?

— В более официальное.

— Как хочешь…

Получилось так, что он переоделся в более официальное, а она — в более домашнее. Борск смотрел на неё и думал,

насколько это приём, а насколько — усталость. Конечно, дома человек одевается не в то же, что на улице. А перед чужими — не так, как перед своими. Но тогда, что это — возобновлённое доверие или попытка его продемонстрировать? Друг или гость?

— Иногда думаю: почему я не курю? — спросила Мотма. Она сжалась на своём кресле, обхватила себя руками, подобрала под себя ноги. — Пора бы научиться. И так научилась почти всему. Интересно, кто-нибудь когда-то думал, когда смотрел на маленькую представительницу знатного хандриллского рода, такую вот всю лапулю в белом… Борск, знаешь, откуда у меня этот имидж? На всех больших сборищах у нас в доме меня наряжали в белые воздушные платьица с оборками и я, маленькая принцесса… — она резко, обрывисто рассмеялась. — Вольная дочь вольной Хандриллы… Или Чандриллы. Всё равно. Мы же не виноваты, что в одном из языков первое название нашей планеты вызывает не те ассоциации.

Борск внимательно слушал. Свободный поток ассоциаций. Почему? Зрачки его то расширялись, то сужались. Пульсировали выгнутыми ромбиками. Жаль, что здесь так много света. Он мешал. Его сумеречное зрение всегда работало намного лучше. Ещё лучше — ночное. Большое преимущество перед людьми, которое сводилось на нет тем, что почти не бывало реализовано. Люди предпочитали слишком много света.

— Как ты думаешь, пушистик, — между тем продолжала Мотма, — у всех такие же сказочно-банальные воспоминания о детстве, как и у меня? Такое синее-синее высокое небо, такое лазурное-лазурное море, ветер, солнце, свобода… Я куда-то бегу, перепрыгивая по камням… — Мон Мотма спокойно и отчётливо произнесла несколько зашкаливающих в своей непристойности слов. Они прозвучали сухо и обыденно. Борск не вздрогнул, не шевельнулся. Он наблюдал. — А ещё я могу пить чистый спирт стаканами, — сказала Мотма, — жить в любых условиях любых планет, не мыться месяцами, спать в спальном мешке, есть любую съедобную гадость, вести любой сложности переговоры с любыми представителями любой расы, великолепно носить любое вечернее платье, деловой костюм, комбинезон, ночь протанцевать на шпилях, одновременно изучать контингент и завязывать знакомства с тем, с кем нужно, стрелять из любого вида оружия, лгать в лицо, подкупать кого угодно и мило улыбаться тому, кого хочу убить. Возраст, знаешь ли. Кошечка, ты меня любишь?

— Глупый вопрос, — обрезал Борск.

— Ты можешь хоть ради меня притвориться? — усмехнулась Мотма.

— А тебе это надо?

— Нет.

Насчёт любой сложности переговоров с любыми расами — это зря, зафиксировал про себя Борск. Ты едва свою-то понимаешь. Хотя лучше, чем многие другие. Удивляло другое. Внезапный провал в прошлое. Хотя говорить они должны о будущем. Снова варианты. Или она хочет выговориться. Или накручивает ему мозги. Чтобы он расслабился.

Стоп, остановил сам себя Борск. Вот на этом все и ловятся. Когда выстраивают у себя в голове концепцию «или — или». Ни одно живое существо не подчиняется дуализму алгоритма. Тебе-то, Борск, лучше об этом знать.

Итак, «или — или», или же что-то ещё.

Две резкие колбаски складок над переносьем женщины. Она не пыталась расслабится. Она не пыталась выглядеть красивой.

— Я хотела идти в науку, — рассеяно сказала Мотма. — А пошла

в политику…

Задумалась, как будто пропала из этого времени на какой-то период. А Борск его отметил.

— Ты меня моложе, — так же рассеяно добавила она, обращаясь к Борску. — Но ведь на Корусканте был и ботанский представитель. Тогда, при Республике.

— Не совсем, — ответил Борск. — Ботавуи долго была самостоятельной системой, — до той поры, пока это было возможно, мрачно подумал он про себя. — Относительно Республики ботаны оставались нейтралами. До предела, который возможен, — сказал он вслух то, что только что подумал. Но в гораздо более спокойном тоне. — Официально мы не входили в Республику. Мы входили в число официально дружественных нейтральных территорий.

Мотма внезапно улыбнулась. Пока ещё бледной улыбкой. Но живой.

Сейчас что-то скажет, подумал Борск. Очень много болтовни перед делом. Впрочем, если эта болтовня была призвана расположить его к себе и усыпить подозрительность, тогда всё ясно. Но дело осложняется тем, что люди безумно любят говорить. Просто так. Низачем. Одно дело — сложные дипломатические переговоры. Одно дело — словесная кружево-паутина, в который заманиваешь врага. При всех словесных объёмах каждое слово на счету. Но зачем говорят люди? Иногда просто так. Иногда с глубоким смыслом. При первых контактах им это очень мешало. Они ловились на то, что не было ловушкой и попадались в реальные ловушки, поскольку уже составили мнение о людях, как о болтунах, чьи слова ничего не значат.

Теперь привыкли. Но, всё равно, как прежде, каждый раз приходится заново анализировать и думать.

Может, Мотма просто так разряжалась.

— Кошечка, — сказала Мотма. — Про ботанов я всё помню.

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Да так. Чтобы удостоверится. Что ты имеешь смутное представление о том, что творилось на Корусканте в последнее десятилетие перед сменой строя.

Если это ловушка, она глупа. Если это искреннее мнение — то это ещё более глупо. Или она имеет в виду нечто другое?

— Сам запах времени, — Мотма улыбнулась. Как будто читала мысли. Чего на самом деле, конечно же, не было. — Особый запах. Переход между Республикой и Империей. Тот самый период на Корусканте. После блокады и до провозглашения Империи. Ты знаешь, почему Сенат признал Палпатина императором большинством голосов?

— Мы начинаем курс истории? — спросил Борск.

— Почему нет?

— А почему — да?

Мотма нахмурилась и посмотрела на него.

— Кажется, — сказала она, — ты хотел что-то узнать.

— Нет, — ответил Борск. — Это ты хотела что-то сказать. Тем более «что-то» — прелестный термин. Ты не сообщила, что подразумеваешь под ним сведенья о становлении Империи.

— А ты знаешь, как она возникла.

— Знаю, — ответил Борск лениво. — Сенат объявил Палпатина императором большинством голосов.

Прищуря глаза, он наблюдал за непроизвольной вспышкой её гнева. Забавно. Очень забавно. Если это так можно назвать. Он погасил свою иронию. Сейчас был не тот случай, когда нарочито легкомысленными терминами можно было отмахнуться от проблемы. А главное — нужно было от неё отмахиваться.

— Ты издеваешься надо мной, — сказала Мотма.

— Нет, — ответил Борск. — Я не понимаю смысла исторического экскурса.

— Там всё начиналось.

— Что?

— Альянс.

— Альянс?

— Альянс, Борск, — сказала Мотма. — Тот самый, в котором мы сейчас работаем и живём. Альтернативная партия власти, которая может придти к власти.

— Но которая так и не пришла к власти.

— Мы работаем над этим.

— Двадцать пять лет?

— Больше. Около тридцати. И какое это имеет значение?