Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса
Шрифт:
— Повелитель проверил мой ум, — повторил Вейдер. — И нам помогли в этом.
— И? — спросил Пиетт, хотя знал, что спрашивать не имеет права.
— И — ничего, — сказал Палпатин.
— Что — ничего? — выдохнул Пиетт.
— Ничего такого. Никакого воздействия. Всё совершенно естественно и органично. Так, как лорд Вейдер и должен был это сделать. Стоять. И смотреть.
Пиетт чувствовал, что происходит нечто важное. И чувствовал холод. Сильный холод. Но не мог понять его природу.
— Вы не понимаете, адмирал, — сказал император ему. — И вы, господа, — кивнул он гвардейцам.
— Но этого не может быть, — сказал Якс. — Простите за стандартность фразы, но этого не может быть.
— Но это есть, — ответил Палпатин. И пристально посмотрел на гвардейцев.
Вейдер мог поддерживать разговор машинально. Всё было обговорено и проработано ещё вчера. Его учитель и он выработали сценарий возможных действий и выучили его. Роль себя как якобы подопытной мыши ему не мешала. Он знал, что гордость гаснет там, где наступает смертельная опасность. Но гордость была не главной. Пиетту он верил. Интуитивное желание взять с собой на совещание для посвящённых своего адмирала считал безусловно верным. То, что учитель с ним был согласен, подтвердило его правоту. Они с Палпатином редко приходили к одинаковым выводам. Слишком разные люди. Разные всегда. Здесь совпали. Значит, стоило брать. И стоило сделать так, чтобы маленький адмирал знал, с чем имеет дело. А для этого лорд в роли подопытной мыши непонятно для кого — лучшее, что может быть. Это бьёт сильно. И напрямую.
Пусть адмирал поймёт, насколько это не игрушки.
И гвардейцы — тоже.
Это — мерзость и пустота перед врагом, которого не видно.
Он слушал — а слышал другое.
…-Ты не понимал, — сказал вчера Палпатин, когда они оба успокоились, — но ты и не мог понимать. Никто не мог, кроме старого ситха с извращённым умом, у которого в последнее время было слишком много одиночества. Дни тянутся бесконечно, а ночи и того больше, и необходимо было себя чем-то занять. А тут ещё вечные неотвязные мысли…
Он воспринял спокойно то, что говорил его учитель. Деловой тон. Размышление-память. Что было — то было. С этим они разобрались. Теперь настало время анализа.
А ростки будущего помещены в их общем прошлом.
— …неотвязные мысли. Круг за кругом. Раз за разом. Особенно во время бессонницы, — сказал Палпатин. — Лежишь ночью, уже открыв глаза — и выдумываешь себе такое… Не представляешь, какие чудовищные конфигурации зарождались в эти часы в моей голове. Но именно их безудержная ненормальность, которую я позволил, и выводила меня постепенно на иного рода мысли. Столь же чудовищные, Вейдер, но весьма логичные, вот беда…
Он всунул руки в противоположную каждой из них широкую рукавину балахона, как будто обнял сам себя, поёжился, повернулся к нему и цепко охватил взглядом ученика.
— Сейчас я способен воспринимать самые чудовищные с моей точки зрения мысли, — ответил Вейдер. — Я всегда верил в ваш ум, учитель. Только никогда не хотел этого признавать.
— Ценно, что сейчас признал, — без усмешки ответил Палпатин. — И на этом спасибо. Нет, я как раз не собираюсь тебе что-то вещать. Нам уже с тобой надо пройтись по всей цепочке несуразиц, которые я выявил за последнее время и посмотреть: что из всего этого вытекает? Один-единственный ум, даже сильный, имеет тенденцию замыкаться в самом себе, — пояснил он. — Он вполне способен создать жёстко непротиворечивую конструкцию, которая не будет иметь ни малейшего отношения к реальному положению дел. Хотя я уже вертел и так, и эдак. Но всё же.
— Я слушаю вас, учитель.
— Давай начнём с простого. Пройдёмся по фактам. Без мистики, без привлечения всевозможных потусторонних объяснений. Даже в делах, которые касаются именно потусторонних явлений. Дано: твоему сыну является Оби-Ван. Якобы из мира Великой Силы. Ты сканировал его мозг и сам поверил в существование этого старого джедая. Так?
— Да. Образ был очень сильный. Живой. Люк не просто был уверен в том, что он его видел и чувствовал — но этот образ был независим от его мозга. Я поручусь за это.
— Дальше. Кто-нибудь ещё являлся кому-то из мира Великой Силы?
— Легенды…
— Анакин, какого джедая мне нужны твои легенды? Ответь на очень простой вопрос: тебе, кому-то знакомому другому из мира Великой Силы кто-то являлся? Куай-Гон? Мать? Ладно, мать — не одарённая, но Куай-Гон? Или, скажем — Оби-Вану? А Куай джедай сильный. Ты — тоже. И ты тосковал.
— Нет. Никогда.
— Испарение Оби-Вана оставим на совести Люка.
— Он сказал, что Йода тоже испарился.
— Что-о-о?!
Пять минут искреннего смеха. Перешедшего в оскал.
— Тьма и бездна, Вейдер! Какого…
— Учитель?
— Итак, — с прежним хладнокровием продолжил Палпатин, — извини. Продолжим дальше. Только Оби-Ван являлся и только Люку. Других случаев не вижу.
— Йода говорил…
— Ну?
— Когда я, тогда, на Татуине, крушил тускенскую нечисть, Куай-Гон вроде бы кричал: «Анакин, не надо!»
— Тускенскую нечисть, — повторил Палпатин. — До неё ещё доберёмся.
Глубочайшее, глубокое раздумье.
— Концы не сходятся с концами, — сказал император. — Никак концы не сходятся с концами. Только Оби-Ван приходит из мира Великой Силы, как из своей гостиной. Единственный и неповторимый. Всё. Больше никто. Ничто из самых сильных орденских рыцарей. Как будто появление остальных было просто не нужно.
Они переглянулись.
— Можно спросить?
— Конечно.
— А вы слышали своего ученика? Того. Сайрина.
— Нет. Я же говорю: нет. Никто. Никогда. Из самых близких. Из самых сильных. С кем при жизни был теснейший ментальный контакт. Сила чавкнет — и проглотит. Никто не возвращается. Все там исчезают.
— Учитель, — произнёс тяжело Вейдер, — вам не кажется, что что-то сильно не в порядке с миром Великой Силы?
Острый взгляд в ответ.
— Мне кажется, мой мальчик, что-то сильно не в порядке с самим миром.
— Хорошая задачка, — сказал Якс, медленно обводя всех взглядом. — Такое есть, хотя быть не может.
— Нет, Якс, — с лёгчайшей иронической издёвкой сказал Вейдер, — я не пил для храбрости перед тем, как привести принцессу на мостик Звезды.
Мара резко фыркнула. Пиетт мысленно проаплодировал своему командующему.