Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса

Jamique

— Повелитель, — ответил Вейдер, — до Центра Империи адмирал будет находится под моей личной охраной, — Пиетт вздрогнул. — А потом вы дадите ему под видом адъютанта одного из наших выпускников.

— Спасибо, что решил за меня, — брюзгливо ответил император. — Но тем не менее, ты прав. Так и сделаем.

— Повелитель, — настойчиво произнёс Вейдер, — я считаю, и я буду на этом настаивать, что адмиралу в нашей комбинации совершенно необходимо действовать с открытыми глазами. Его ум и стратегические способности выше всяких похвал. И я считаю, — он нажал на это слово, —

что его участие в операции в качестве нашего свободного союзника и полноправного партнёра будет для нас жизненно необходимо.

Пиетт то краснел, то бледнел. Не от того, что в его присутствии о нём говорили, как о постороннем. У него всё обмерло внутри, когда лорд Вейдер сказал: «адмирал будет находиться под моей личной охраной». Это сказало об опасности лучше всего. Настоящей опасности. Такой, что его жизнь оказалось необходимым передоверить второму по силе ситху в государстве.

Адмирал даже забыл посматривать на предположительно гвардейцев, которые, сдвинув кресла, наблюдали на двоих за тем, что происходит в помещении. Они не потрудились встать, что тут же при входе Тёмного лорда сделала рыжеволосая женщина. И Пиетт краем сознания, не тронутого потрясением, успел подумать: это вольность, позволенная императором? Неуважение к Вейдеру? Неуважение к адмиралу лично?…

— …вот я и спрашиваю вас, адмирал, — Пиетт снова вздрогнул, поскольку понял, что эти слова императора обращены к нему. — Вы согласны жить следующий, довольно долгий промежуток своей жизни, в такой ситуации?

— А чем это хуже, чем …

Он замолчал. Молчали и остальные. Предположительно гвардейцы переглянулись и мимолётно улыбнулись. Кроме Пиетта, на их жест, казалось, не отреагировал никто.

— Напугал я вас, адмирал, — с непонятной усмешкой произнёс Вейдер. — Что ж, в этом был плюс: вы привыкли.

— Простите, милорд.

— Логично, — сказал император. — Вы действительно привыкли.

— И потом, ваше величество, я же всё равно услышал от вас о какой-то тайне…

— А это поправимо, — оборвал его Палпатин. — Я могу заставить забыть вас об этом. Настолько, что ни один одарённый не сможет найти этот кусок памяти. Я его просто сотру.

— Только не это!.. — в банальную фразу выплеснулся весь ужас.

Тёмные глаза императора изучали его. А потом он улыбнулся.

— Годится, Вейдер. Ты правильно выбрал.

Место под названием нигде

Совещания такого толка он не любил. Они нагоняли на него тоску. Хотя это были единственные сборища, где в конце концов, если повезёт, все начинают вылезать из своих шкурок первых отличников в классе. И ругаться.

Но только это и было хорошего в них. Потому что в остальном это было: глобальный, челюстевыворачивающий отчёт об общем положении в мире. Он недавно обнаружил, что ему всё меньше и меньше хочется узнать о том, что происходит во всём мире. Говоря более буквально — во всех мирах. Лично ему хватало своего. У него и в нём всё ускользало их рук. А тут…

И ведь всё мессир, друг его школьный. Это была его идея. Объединить всё это во что-то глобальное. Но глобальное имеет тенденцию рассыпаться.

Хотя… надо признать, та конфигурация, которую выбрал его друг, была почти безупречной. И она работала уже давно. Всё дело было в особо устойчивой конструкции. Ни больше, ни меньше. Гениальная техническая разработка. Оптимальная модель. Пока работают поддерживающие конструкции, центр будет устойчив.

Что же он всполошился так? Или он считает, что неполадки в центре могут иметь место из-за разлаживания чего-то во вспомогательных опорных конструкциях?

Хороший вопрос. А считать ли эти конструкции вспомогательными? Или, напротив, счесть вспомогательным — центр? Всё изменилось за последнее время. Намудрил его начальник, намудрил…

— …всех контрольных систем, — ворвался в его сознание голос мессира. — Я прошу от каждого координатора это подтвердить. Если существуют недопустимые отклонения или отклонения, близкие к недопустимым, прошу сообщить. Итак?

— Гессерия, — сказал первый. — Всё в порядке.

— Энтрак. То же.

— Валкуффа… Тьфу. Ваулуфа. То же самое. Ненавижу их произношение.

— Керетель. Всё в ажуре, шеф.

— Ииск, полный порядок.

— Йоф, то же.

— Вердея. Нормально.

— Икчитан, то же…

Ругаться они начнут потом. Если начнут. Он закрыл глаза. А пока надо просто попытаться пережить административный ужас.

Дом-2

Мотма отвратительно спала в эту ночь. Она устала, но заснуть не могла вовсе. Когда забылась коротким чутким сном, то сон стал похож на болезненный бред. Как жар. В нём меняются местами все причинно-следственные цепочки. По некоторым из цепочек воспалённый мозг пробегает раз, и ещё раз. И начинает вертеться по кругу, проходя по каждому из звеньев, ощупывая его, застревая, прокручивая снова и вновь, каждый раз с другого ракурса, из иной жизни…

Она встала в шесть. Не выспалась совершенно. Но дольше находиться в смятой постели не могла. «Дом-2» шёл в гиперпространстве. На этом настоял Борск. И она была с ним согласна.

Не выдумано было ещё способа обнаружить здесь человека. Ни с помощью физических приспособлений. Ни с помощью Силы. Одна надежда — поставить тральщик на опробованных гиперпространственных путях. Но Борск знал иные пути. Очень опасные с точки зрения здравого смысла. Невероятные. Но он прокладывал маршрут, и корабль шёл по невозможной изгибистой, рваной траектории. И оставался цел. Ботан был и навигатором. И пилотом. И существом, который умел и любил рисковать, основываясь на точнейшем и выверенном расчёте.

Она его любила. Она всю жизнь влюблялась не в тело, а в ум.

Первое время поговаривали, что они с Борском любовники. Они быстро пресекли эти слухи. Борск происходил из почтенной ботанской семьи, где спаривание с иными существами не поощрялось. Он рассказал ей, что на Котлис остались его котята, которых он благонамеренно зачал в строго оговоренный двумя семьями брачный период. Таким образом, он выполнил свой долг перед своих видом, и считал его на этом законченным.

Он пришёл в Альянс, потому что чувствовал в себе способности и силы, которые не могли быть раскрыты ни в его родном мире, ни тем более в Империи. Мрачно фыркнув, он сообщил ей, что его угораздило родиться в очень неудобное время. Как раз в такое, когда молодая Империя оформлялась и для крепости изгоняла из правительственного ядра любых инородцев. Он поразил её тем, что спокойно сообщил, что, по его расчётам, этот период закончится лет через десять-двадцать. Империя подвержена разумной ксенофобии, поскольку разнообразные расы и народы в её государственном аппарате неизбежно подорвут его целостность. А целостность эта была крайне необходима новому государству на первом этапе его становления.