Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса

Jamique

— Грустная, в общем, шутка.

— А я и не склонен к особому веселью, — серые глаза человека смотрели на императора. — Никогда не был склонен, — он улыбнулся.

Я не собираюсь больше возводить между нами стену. Мой император.

Император вскинул голову и внимательно посмотрел на Тёмного лорда.

Комплексы, комплексы, неизжитые комплексы. Попытки разобраться с собой. С сыном. Попытки убежать на свободу. За ваш счёт. Попытки найти виновного в моих бедах — и ненавидеть его, ненавидеть… Как глупо, мой император. Как невыносимо глупо и безжалостно. Отец никогда не сможет убить своего сына. Но сын сможет…

— Взрослым пора становиться, — с отвращением сказал Тёмный лорд. — Уж сорок восемь лет детинушке. А он всё в обиженного подростка играет, — он с ещё большим отвращением фыркнул. — Когда я перестану… — он замолчал. Молчал и император.

— О чём вы сейчас думаете, повелитель?

— О том, что я — старый болван.

— Да неужели?

— Да ужели. Ты правда вырос…

— Только для этого вам пришлось сойти с ума, — ответил Тёмный лорд. — В какие жестокие игрушки мы играем. Вы правы: какие энфэшники? Мы сами себе энфэшники. И сами себе погибель. Надоело. До отвращения надоело, повелитель.

— Что?

— Ну, — непринуждённо ответил Тёмный лорд, — например, быть неблагодарной скотиной, — и светски осклабил зубы.

— Кошмар какой, — сказал император и принялся смеяться.

— Вот-вот, — кивнул Тёмный лорд.

Император, отсмеявшись, с любопытством взглянул на ученика.

— Хотите фрагментарный рассказ о том, что я делал в эти годы? — спросил Вейдер. Немного зло, немного весело, немного ожесточённо. — Всё, о чём думал, не сообщая вам?

— И вправду?

— Да.

— Говори.

— Ну-ну.

— А что ты думал? Я отвечу: нет, не надо? Твоя тайная душевная жизнь превыше всего? Ошибаешься. Я давно хотел об этом узнать. Так что ловлю на слове.

— Ну смотрите.

— Это угроза?

— А как же, — с весёлым почти издевательством сказал Вейдер. — Вы ещё не знаете, что я такое за чудо. Никто не знает.

— Да ну.

Вейдер долго смотрел на императора.

— Ах вы, старый интриган…

— Есть то, что нельзя обратить. Непоправимые вещи. Когда моя мать умерла, я думал, что случилось самое страшное. Ни фига. Я ещё не знал глубины своего эгоизма. Конечно, когда умирает близкий человек, первое, что начинает плакать — это твой эгоизм. Не о человеке. О себе. Потеря. Расставание и потеря. Мир Великой Силы глух. Смерть есть смерть, и в ней нет ничего кроме смерти.

— Притормози. Ты тогда не о себе метался. Не плакал — метался. У тебя припадок был. Помнишь?

— Да, — кривой оскал. — Только это ещё хуже. И увидел я всё, что есть, что было и что будет. Ясновидение в бреду нашло. Ничего не смог предотвратить. Ничего.

Палпатин медленно покачал головою.

— Что?

— Конечно, не мог, — спокойно ответил император. — Большинство событий, которые ты видел, корнями уходили в такую временную глубь. За три года то, что накопилось за тысячу, не разгрести. Разогнавшийся корабль телом человека не остановишь. Метеор, вошедший в верхние слои атмосферы, всё равно упадёт на землю. Ты винишь себя за то, что не сумел предотвратить взрыв сверхновой.

— Я был должен.

— Анакин.

— Я был должен, — повторил Вейдер. — И не вам судить, какие планки и стандарты я перед собой ставлю. Они — мои! Смерти нет, есть Великая Сила, — судорога. — Ложь. Есть только смерть. Никакой Великой Силы.

— Это не логический вывод. Это твой эмоциональный вывод. А значит, он недостоверен.

— Вы мне это сами говорили.

— Я не слышал никого из своих умерших учеников. Я много думал об этом. Размышлял. Но к моим мыслям всегда едкой кислотой примешивалась горечь. Так что это тоже не логический вывод.

— Тогда что…

— Смерти нет, есть Великая Сила, — император смотрел на Вейдера. — Мальчик мой, мальчик. Я-то помню весь твой многодневный бред. Когда ты лежал в жару. Ты много не помнишь сам. Потому что в болезни мир искажается слишком сильно. Хотя в тот момент может казаться, что именно в этом состоянии ты прозреваешь истинную подкладку мира. Болезнь ты свою прозреваешь, а не подкладку. Жар своей головы. Искажение. Не правду. Этим пользуются.

— Кто?

— …я сидел с тобой рядом. Ты говорил. В бреду ты говорил. И излучал. На уровне Силы. Я помню всё, что ты говорил. И то, что ты излучал. И моя голова была при этом трезвой.

Вейдер молчал. Очень долго.

— Великий канцлер Палпатин, — сказал он одними губами. — Великий канцлер Палпатин провёл у постели больного падавана Скайуокера две с половиной стандартные недели. Падаван Скайуокер был героем Геанозиса и его жертвой. Но не дело великого канцлера Палпатин проводить у постели больного падавана две недели, пока не наступит кризис. Вы не боялись, повелитель? Себя раскрыть не боялись?

— Боялся. Я за тебя боялся. Эта болезнь была не от раны. От головы. А то, о чём ты бредил, не должна была слышать ни одна живая душа. Тем более в Храме.

— Да?

— Твоя болезнь была в твоих ощущениях. Мыслях. Она называлась боль. А ещё она называлась: невозможность принять то, что уже необратимо. Она называлась смерть матери, твоя болезнь. И я в ней был виновен. Это тоже сыграло свою роль.

— Так что я говорил тогда? — резкая усмешка. — Если на трезвую голову?

Палпатин вздохнул.

— Ты знаешь.

— Нет. Скажите, пожалуйста, вы.

— Ты плакал, — ответил Палпатин сухо.

— Простите.

— Звал мать, плакал, — размерено продолжил император. — Это была, скажем, твоя обращённая в прошлое часть. Ребёнок, который потерял маму. Была и другая. Жёсткая, яростная, непримиримая. Она через боль проламывалась в паутину мира. Его структуру. Будущее. Силу. И ты прорвался. Ты это видел. Ты это знал. Ты это почувствовал. Внешне это было похоже на то, будто тебя ломал огонь. А ты шёл в него. Тот, изнутри…

Император замолчал, прерванный резким звуком. Это было похоже на ругань. Или на чьё-то имя.

— Говорите дальше, — потребовал Вейдер.

— И этот огонь расчистил завалы будущего. Но всё будущее, которое ты видел, было под знаком твоего огня. Твоей боли. И вот я думаю, — император в упор взглянул на ученика, — Ты прозрел — или убедил себя? Увидел или сконструировал? А потом действовал так, как будто это единственный путь и выход?

Может быть и такое. Будущее многовариантно. А ты убедил себя, что нет никаких вариантов. Потому что то, что ты видел, казалось твоему воспалённому сознанию отпечатком достоверности. Такое может быть.