Дарт Вейдер. Ученик Дарта Сидиуса

Jamique

— Да. Но проявилось тогда.

— Повелитель…

— Что, больно до сих пор?

Вейдер кивнул.

— Вы даже не представляете, насколько, — медленно сказал Вейдер. Он был похож на человека, который впервые в жизни пробует слова на вкус. — Я только распознал жизнь. Ощутил. Воспринял. Терпкое счастье, горьковатая свобода. Настоящая. Крылья. Все пути передо мной. Ветер в лицо. Мир выпуклый, ощутимый и яркий. Горький. Порой кровавый. Порой причинявший невыносимую боль. И тут же всплеском дающий невероятную радость. Я даже могу объяснить. Хотите? Примером моих мечтаний. В двадцать лет. Это глупо, но это многое покажет.

— Скажи. Нет ничего глупого.

— Быть может.

Тёмный лорд кивнул.

Это

всё-таки было. И я от этого не отрекусь.

Слушайте.

Запах земли после дождя, травы, мокрого щебня. Жук-скарабей на толстой травинке. Дорога, которая вьётся среди холмов, и по ней можно идти весь день. Идти через лес, где пахнет павшими иглами. Листвой, грибами. Всё тем же влажным, щедрым, живым, как душа мира, летним дождём. Через поле, на котором в яркий солнечный полдень смеётся и бушует в разнотравье зелёный мир. Зелёное пламя жизни. Шебуршится лапками тяжёлых металлических телец жуков. Вспархивает бабочками, стрекочет цикадой. А ночью ляжешь на спину, посмотришь в небо, и упадёшь. В пропасть, полную звёзд. В бесконечность, которая на самом деле холодное и пустое пространство. Но так не кажется с луга. На нём тебя обнимает тёмное пламя ночи, тёплое пламя. Её душа. Острый запах ночных цветов, травы, гурканье жаб и лягушек. Под тёплым маревом луга, который шепчется с дремучей душой леса. В одиночестве и вечном говоре всего мира — пустая бесконечность космоса становится живым танцем звёздной мелкоты.

Твоей душой.

Это были мечты.

— Практические, а не высокие, — продолжил Вейдер словами. — Не о борьбе Света и Тьмы, предназначении, Судьбе, Великой Силе. Просто о жизни. Учитель. Я потому так любил эти среднестатистические планеты. Без излишеств, без особого буйства или скудости. Мне хватило пыльного Татуина. Но на тех дорогах я ни разу не был. На какие бы планеты нас ни посылали. Мы всегда воевали. У нас всегда было задание. Беспечно пошляться по бесконечности мира мне так и не довелось. Походить, послушать, посмотреть. Повдыхать запахи, повпитывать звуки. Смеяться вместе с солнцем, плакать с дождём. Слышать тишину. Беспечность. Всю жизнь отдам за миг беспечности. Нет. Не верно. Я просто хотел, хотя бы не надолго, совсем ненадолго, пожить не как кто-то, а как я сам. Чтобы мир не выцветал от постоянной опасности. От необходимости долга. Чтобы… Учитель, у нас с вами было десять лет непрожитой жизни. Мира, который я бы мог дать вам. Мира, который вы могли бы дать мне. Мира на двоих или одного… просто мира. Живого, сурового, всякого. Но там обязательно должно было пахнуть дождём. И зеленью. Я мечтал об этом в Храме. Учитель, вы понимаете? Вы понимаете, что я говорю не о чём-то конкретном. Ощущение жизни, которая могла быть. Возможно, мне бы это быстро надоело. Я человек деятельный. Я бы вернулся к делам, долгу, государству. Своей силе, в конце концов. Испытывать границы своих возможностей и исследовать закоулки Силы — тоже увлекательное путешествие. Но я вернулся бы сам.

Тем более что мир суров, и в нём много дела. Но у меня осталось бы это. Глоток зелёной свободы. Мир детства, которого не было в детстве. Меня обокрали, учитель. Всех нас обокрали. Но все мне не важны, мне важен я. У меня до сих пор на месте этого зелёного мира пустое место. Я…

Это невыразимо глупо, конечно. Тот мир, который нас окружает. Война, в которой мы живём. Наши потребности. Наше положение. Всё, что угодно. Это никогда не позволит нам — жить вот так. Жёсткая, ограненная структура мира вписывает всех в свои рамки. Ничего не поделаешь. Я мечтал о свободе, о летнем дожде, о тёплом ветре. Который, — оскал ухмылки, а затем голос с невыразимым издевательством проговорил: — приносит запах пыльцы с далёких полей. Романтика. Ложь. Ложь как романтика. Первое, что я сделал на пути

к свободе — вырезал массу живых существ. А потом продолжил убивать. А потом оказался заперт в чёрном скафандре, подключен к проводам и навсегда отрезан не просто от мира. Я стал зависим от вас. От единственного, кого любил. А значит, был рядом добровольно. Вы знаете, я фанатик свободы. Без неё я не живу. Моя привязанность к вам раньше была моим решением. Только это и совместимо со свободой.

А получилось так, что я стал зависим от вас. Жёстко, напрямую. Вы в полном смысле стали моим господином. Хозяином моей жизни. Единственный человек, которого я любил, убил мою свободу. Ради моей жизни. Я стал вашим придатком. Функцией вашего ментального организма. Это был единственный способ сохранить мне жизнь. Да. Но я снова стал принадлежать кому-то. Вам. Пусть вы этого не хотели. Но на двадцать лет вы стали хозяином моей жизни. Захоти вы выключить свет, вам надо было просто нажать на кнопку. Захоти вы погасить мою жизнь, вам надо было просто прервать контакт. Повелитель. Вы — мой повелитель. Хозяин моей жизни. Повелитель моего существования. Ваша милость даёт мне возможность жить дальше.

Вот. Это. Совсем не боль и не доспехи. Я вас любил. Вы единственный кто никогда не посягал на мою свободу. Кто принял меня каким я был. С кем бы я, повзрослев, смог стать равным. Вашей планки превыше нет. Но моя настоящая — выше. Вы обещали мне это. Я вам верил. Потому что это была правда. Вы обещали мне силу. Свободу. Жизнь. А потом… именно вы. Стали. Моим. Господином. Господином. Тотальней которого. Нет. Вы держите. В своих руках. Мою жизнь. Она больше. Не принадлежит мне. Я. Ваша собственность.

Понимаете, что случилось?

— Тебе легче, мой мальчик?

— Нет. Но я это наконец сказал. Да. Легче. Если бы я мог вас ударить, было бы ещё легче.

— Ты ударил.

— Да? Да… Действительно, — щель рта скривилась в усмешке. — Не до конца. Мы пока ещё не квиты… Вот так, учитель. Я ненавижу вас так, как не ненавидел ещё никого в мире. Я вас так люблю, что ради вас готов уничтожить вселенную. А ещё я ненавижу себя за эту любовь. Она меня связывает. Но без неё я не могу жить. А ещё… — он усмехнулся и замолчал. Потом сквозь зубы бросил: — Шиза…

— Нельзя же вечно наступать на горло тому, что для тебя смысл жизни, — сказал император. — Ну, невозможно двадцать лет просидеть в бункере и сохранить безмятежность. С этими зависимостями мы совсем запутались. Ты не простил меня?

Человек напротив него странно улыбнулся.

— Да, — ответил он. — Не простил. Ненавижу, когда меня не спрашивают. И делают со мной что-то. То, что я был не в том состоянии, чтобы вам ответить, меня мало волнует.

И вдруг резко фыркнул. Смех блеснул ироническими искрами в глазах.

— А знаете, повелитель, в той ситуации ведь можно найти очень много забавного. Почему вы меня не спросили, согласен ли я на такую жизнь? — Ты не мог ответить. — Ну и что, что не мог? Всё равно должны были. Логика за гранью маразма. Но это моя логика.

— Знаю.

Вейдер посмотрел на императора.

— Улыбаетесь? — спросил он с коротким смешком. Искорки в глазах метались теплом и насмешкой.

— Да, — ответил император. — Кажется, мы с тобой всё-таки займёмся сегодня психоанализом.

— Да неужели? А я думал, мы просто говорим.

— Хм. Только мы об этом с тобой уже двадцать пять лет как молчали.

— Да, — ответил Тёмный лорд. — Это дата.

— Сначала тебе было невыносимо об этом даже вспоминать. Думать. А потом я, старый дурак, упустил момент, когда можно было прервать молчание. И оно затянулось, как хроническая болезнь. Ты замкнулся в себе, и…

— Угу.

— Что означает твой иронический хмык?

— Комплексы, мой повелитель, неизжитые комплексы, — насмешливо ответил Вейдер. — Двадцать седьмой психоаналитик Тёмного лорда был благополучно препровождён в психиатрическую больницу. Никакого телекинетического захвата не понадобилось.