Дары инопланетных Богов
Шрифт:
— Кто дева? Эта драная кошка — животина? Да вы смеётесь, что ли. Вы хотя бы слова подходящие подбирали. Нашли деву! Какую душу вы ей лечите, если души у неё нет?
— Душа есть у всякого.
— А вы любите людей?
— А как бы я их лечил? Ненавистью, что ли? Ненавистью лечат владыки, просто уничтожают тех, кто слабее, кто не выдерживает их давящего гнёта. К счастью, у владык есть конечный предел их власти. Как же не видеть тут руку Творца? Пока мир несовершенен, он положил предел греху и злу. Это смерть. А любовь, она смерти неподвластна. Не будет в мире зла, не будет и смерти.
— Я злой? Греховный?
—
— Если бы она вышила мне такую птицу, как ваша жена вам, я бы её и не смог тронуть. Не считаете?
— Кто она? Гелия или Азира?
— И та и эта.
— Не уверен, что вы не прикоснётесь своей жестокостью и к той, кто вышивает подобных птиц.
— У меня, к сожалению, никогда таких женщин не было.
— Уверены в этом?
— Да.
Тон-Ат проколол его как гвоздём своим взглядом, — Заблуждаетесь. Насколько же вы очерствели, что не способны этого понять.
— Гелия, — обратился он к Гелии, — скажи, моя звёздочка, ты сумела бы вышить мне халатик с такой птичкой? — И засмеялся в глаза старому льву. — Она и иголку-то держать не умеет. Она ни к чему не способна. Только как птица порхать, — имитация, вот её дар.
— Вопреки расхожему мнению, весельчаки часто бывают жестоки. Но сложилось мнение, что злой человек всегда мрачен. Но это не так. Личина часто обманчива. Развитие театра шло неразрывно с развитием цивилизации, и одно переходило в другое. Наши социальные лики скрывают гораздо чаще, чем что-либо объясняют. Человек играет всю жизнь, и только умирает со своим собственным лицом.
— Вы чем-то напоминаете мне одного болтуна, отца Гелии. Он тоже любит это, о Творце, о любви, о вселенском зле, о кознях Паука, его целях…
И заметил, как вздрогнул, но не внешне, а внутренне, старик. От упоминания имени Хагора или Паука?
— Вы знаете Хагора? — спросил он уже властно, как привык у себя в подземном городе с подчинёнными.
— Да, — ответил врач, — но он не отец Гелии.
— Я же всё ему рассказывала, Рудольф, — подала голос Гелия, словно поняв, что разговор задел нечто, что трогать не стоит. Но что?
— Вы где живёте? — спросил он у старика металлическим голосом, напирая на него таким же металлическим взглядом, как проделывал это с допрашиваемыми диверсантами, пойманными в горах.
— Здесь, — ответил он, как бы угасая своими глазами, — при клинике. У меня тут лаборатория и жильё.
— А жена?
— Она близко от меня, хотя и не в этой комнате, понятно. Но далеко от вас.
— Что же не с вами?
— Есть причина. Личная.
— Бросила вас?
— Почему бросила? Личное это моё, а не ваше. Я попросил бы вас отойти от моей личности и моей жизни несколько в сторону. Вы пришли не ко мне, а за результатом в отношении Азиры. Она скоро поправится. Обещаю вам это. И ребёнок не пострадает. Результаты исследований я передам через милую Гелию. И честь имею. Мне надо работать. — Он встал. Был он высок и широкоплеч. Рудольф не мог ни отметить его горделивой осанки, как у аристократа, как тут было принято только в высших сословиях. Выправкой они занимались с детства.
— Прошу, — повторил он уже настойчиво, — меня ждут мои страждущие. Я нужен им, а не вам.
— Вы не нравитесь мне, доктор, — сказал он старику. Тон-Ат опять сел. — Вы кто-то совсем не тот, кем вы тут притворяетесь. Страждущие — это же ваше прикрытие. Но от чего или от
— Вы мне тоже не нравитесь, — ответил он бесстрашно, — и вы ряженый здесь. Я не сумел бы вам помочь, даже если бы и хотел этого. А я не хочу.
— Помочь? Чему?
— Вам. Но не хочу. И не смогу. Вы не в моей власти. Хотя вы и во власти того, кого столь презираете.
— Кто же это? Не понял вас.
— Если бы я и сказал, вы бы не поверили. Вы гордец. Потому и ограничены. — И он взглянул на свою руку. Рудольф проследил за его взглядом и увидел то, что удивительным образом не заметил сразу. Огромный кристалл на кольце из дешёвого сплава. Он был матовый, вроде опала, и по нему мерцали переливы неуловимых оттенков.
— Любите камни?
— Как вам и сказать. Это как жизнь. А её можно и не любить, но как без неё? Что ей альтернатива?
— Мудрёно говорите. Точно как Хагор. Он и похож на вас. Вы не родственники? Правда, он мелковат, но в остальном, одна порода. Или раса?
— Нет. Но все мы принадлежим к одной коллективной своей душе. Её временные клетки, дающие ей вечное дыхание. А чем похожи? Тем, что оба изгои.
— Откуда? Из страны Архипелага? Враги Паука?
— Нет! — Сказал он уже жёстко и твёрдо. — Вы что же считаете Хагора островитянином?
— Но он там жил и этого не скрывал никогда. Может, и вы жили? Не хотите за приличную оплату дать некоторые сведения о той стране, откуда вас изгнали?
— Что же Хагор? Не даёт сведений?
— Что Хагор? Пьяница и трепло.
— Он, извините, воспитывает вашу дочь. Могли бы и повежливее быть.
— А! — Рудольф вынужден был замолчать. — Мне нет и дела до ваших тайн. Только не попадайтесь мне в горах. Там-то я вас точно прихлопну. А то, что вы шпион, я уверен. Только мне нет и дела до распрей аристократов между собою. Кто бы вы ни были, не суйте нос к нам. Знаете, куда?
— Да, — ответил он.
— Вот и ладно. Всё остальное, включая и эту расшибленную, случайно поверьте, «особую деву», меня не интересует. Она же упала неудачно, стукнулась. Да и наркоманка, сами же поняли это. Я здесь ради Гелии. Её жалостливой души. Её спокойствия. А сам-то я спокоен, — и издевательски повторил, — я совершенно спокоен. — После чего встал и подошёл к Гелии. Она сидела, сжавшись и ожидая их драки.
— У вас, уверен, молодая и красивая жена, — Рудольф зашёл за спину врача. Он даже не пошевелился, чувствовалась его великолепная выдержка.
— Правильно её прячете. Я почему-то уверен, что она мне понравилась бы. Та, кто умеет создавать такие вот волшебные картины. Того и гляди эти птицы — люди унесут вас отсюда куда-то за горизонт, если оживут. Я подобную юную мастерицу любил. Но Гелия, ревнивица, её спрятала где-то. А вы тоже жену свою прячьте. Я на местных женщин оказываю невероятное воздействие. Уверен поэтому, что ваша жена отдалась бы мне у вас на глазах, если бы я захотел, и вышила десять таких туник, исколов свои пальчики. Но зачем она мне? И эти её дурацкие птицы? Так что спите спокойно, дорогой мой доктор. Любите её. Вы ещё можете любить женщин? Входить в них глубоко и страстно? Вызывать их стоны от наслаждения соитием с вами? Правда, Гелия этого лишена. Но тут уж её беда, а не моя. Мне нет и дела до её чувств. Я же не способен сочувствовать, как вы и говорите.