Дары Кандары.Сборник
Шрифт:
них, Адель, выросла – и в один прекрасный день платье снова взялись перекраивать, ушивать и удлинять.
И снова гремела музыкой свадьба, кружились юбки, ахали подружки невесты, и тихонько вздыхала
мать. Молодожены уехали в путешествие, вместе с ними платье повидало Прованс, прогуливалось по
улочкам тихого городка со смешным названием Динь-ле-Бен и вернулось назад, благоухающее лавандой.
Новая хозяйка перекрасила платье, придав белизне оттенок топленого молока и
случалось и по десять раз в год. В шкафу к старинному наряду относились с почтением, уважительно
приседали и спрашивали совета. Единственная дочь хозяйки, Полетта, как и её мать когда-то забиралась в
гардероб, чтобы посидеть там тихонько, прижавшись к нежной душистой ткани.
В свой черед и эта девушка собралась замуж, сияющая и гордая с веночком из флер-д-оранжа в
пышных кудрях. Счастливый жених на руках снес невесту со ступеней церкви, а потом, вечером, в
нетерпении вырвал две застежки из ослабевшей ткани. Платье вздрогнуло – не столько от обиды, сколько от
дурного предчувствия. Оно не ошиблось – пришла болезнь. После рождения дочки Полетта начала чахнуть
и в считанные недели истаяла. Супруг погоревал в меру – и женился на другой, шумной, крикливой тетке.
Вещи прежней хозяйки скопом отправились на чердак, там же в крохотной мансарде разместили и
падчерицу с няней. Скупая хозяйка считала каждый сантим, приходилось выкручиваться. Спасали золотые
нянины руки. Пышные юбки пошли на подгузники и пеленки для малышки Жюли, из кружев сшили
чепчики и царапки. А расшитый корсаж, пуговки и подкладка пригодились совсем для другого. Всякой
девочке нужны игрушки, мягкие и понимающие друзья – чтобы было кому поплакаться, утыкаясь в
тряпочное плечо мокрой от слез щекой, кого обнять, укладываясь в постель.
Так платье стало куклой. Сперва было до невозможности удивительно – у меня руки, ноги, глаза и
чепчик? Меня одевают и раздевают, катают в колясочке? Мне говорят?
– Дорогая мадемуазель кукла, скушай ложечку кашки за папу, ложечку за няню, ложечку за кота
Фелисьена, две ложечки за мамА на небесах. А за тетю Клодетту пусть свиньи едят знаешь что?
Шаловливая девчонка разражалась хохотом, няня укоряла её, а потом смеялась вместе с нею. И кукла
улыбалась про себя тряпочной блеклой улыбкой. Она полюбила ласковую Жюли, ей нравилось служить
игрушкой, унимать дурные сны, выслушивать детские горести и обиды. А когда на чердак приходили
крысы, злые крысы с усатыми мордами, кукла грозила им тряпочным кулачком и бормотала плохие слова,
которым научилась от няни. В правой ноге она прятала большую цыганскую иглу – пусть только подойдут,
скверные
копошиться в углах.
Девочка потихоньку росла, скудная жизнь ей нисколечко не вредила. Разыскав на чердаке старинную
азбуку, няня стала учить воспитанницу читать – и, конечно же, кукла училась вместе с ней. До Платона они
не дошли, но кое-как разобрать сказку Шарля Перро, песенку матушки Гусыни или стих из псалма могли
обе. Их жизнь переменилась в один момент. Отец застал мадам Клодетту с лакеем, выгнал её из дома, три
дня пил, а, протрезвев, вспомнил, что у него есть дочь. Жюли перевели вниз, накупили ей новых платьев,
книжек с картинками, удивительных фарфоровых барышень, умеющих открывать и закрывать глаза и
пищать «ма-ма». Даже няне достался теплый платок и бутылочка монастырского бальзама, исцеляющего все
болезни. У куклы было время подумать о превратностях судьбы днем, когда Жюли училась или играла с
новыми любимицами. Однако в постель брали именно её, тряпочную подружку. И на прогулку носили её,
сколько бы ни ворчал отец.
У Жюли было доброе сердце и щедрая душа. Увидев в переулке маленькую калеку в поношенном
платьице, которую на руках вынесла из подвала бледная мать, девочка не только вывернула свой кошелек и
отдала беднякам все, что там было, но и подарила несчастной самое дорогое, что у неё оставалось – куклу.
Новый дом оказался самым скверным местом из всех, что видела кукла, и когда-то доводилось видать
платью. Сырость, грязь, вонь, тараканы, крысы, два оборванных сопливых мальчугана, играющих с мусором
на полу и молчаливая Луиза, еле способная поднять руку. В новой хозяйке едва теплилась жизнь, она
неохотно ела жидкий суп, которым пичкала её мать, безразлично относилась к недолгим прогулкам, тычкам
и щипкам младших братьев. Но при попытке отнять новую игрушку, вцеплялась в тряпку тонкими пальцами
и начинала заунывно, страшно кричать. В кукле шевельнулось новое чувство – когда она была платьем, то
думала только о себе, о своих прихотях и восторгах. А теперь училась жалеть.
Когда мать уходила из подвала искать работу, а мальчишки выкатывались во двор, возиться в лужах с
такими же оборванцами, кукла тесно прижималась к Луизе, утешая и успокаивая её. Она тихонько пела все
песни, которые успела выучить, рассказывала сказки Перро, приукрашивая их, как могла. Она заплетала
девочке волосы, растирала холодные ноги, разминала ладошки. Однажды с кровати больной, прямо из рук