Дарю, что помню
Шрифт:
«О, великий город, не ты ли сам загадочная эмблема вселенной?.. Здесь бодрствует веселье, там спит изнемогший труд… направо – песня счастливых, улыбка любви, золотые мечты и бесконечные миражи надежды, налево – горе и слезы страдальцев…»
(Размышления Армана, героя романа Понсон дю Террайля «Таинственное наследство»)…
Французы одеты очень скромно, менее броско, чем москвичи. Мужчины все в пиджаках и при галстуке – все-все (наш артист Андрей Крюков, приехавший в совкуртке, – самый «заметный» человек в Париже, в смысле незаметный). Вообще-то французы очень похожи на русских, только меньше
В посольстве нас принимает советник по культуре Валентин Вдовин. Говорит, что нас должны принять неплохо, так как здесь Маяковского любят, знают. Много русских эмигрантов с любопытством относятся к названию нашего коллектива – «Театр сатиры»: хотят услышать и увидеть, как это советские в капиталистической стране будут заниматься самокритикой. Здесь всегда высоко котировались наши русские цирк, балет, певцы и певицы, драматические театры. Французы уже не мыслят проводить театральную весну – традиционный смотр театров всего мира – без советского коллектива! Но – Театр сатиры?! Это ново!
Бегло осматриваем роскошный старинный дворец графа Эстре, в котором размещается посольство (кстати, в этом дворце и раньше находилась резиденция царских послов, так что это «древняя русская земля»).
Покидаем «русскую землю», садимся в автобусы, прибываем на бульвар Рошешуар к отелю «Карлтон» (новый хозяин отеля недавно приехал с содержанкой из Бразилии и купил этот отель). Посол во Франции распорядился поселить нас в этой гостинице, и, что самое неожиданное, она находится совсем рядом с площадью Пигаль, которой нас пугали в течение месяца на московских инструктажах. На недоуменный вопрос одного из наших «водящих руками»: «Как же так? А нам в Москве…» Получили исчерпывающий ответ посла: «Да не слушайте вы дураков! Ходите куда хотите, чувствуйте себя как дома… Никаких тут провокаций не бывает, а если и будут, то никакие инструктажи их не остановят!» «Водящий руками» наверняка подал куда надо «сигнал» (в порядке патриотизма и бдительности). Наверняка! Доказать не могу, но убежден в этом! (На меня несколько томов кляуз и доносов сотворено – знаю эту механику и авторов чую, как навоз у коровника!)
Мы с артистом Олегом Солюсом поселены в номере на две персоны с ванной, который стоит 52 франка (что очень дорого – это стоимость 52 литров столового вина), но как оказалось, ничего из себя не представляет. В наших московских гостиницах (самых захудалых) – таких сереньких номеров немного.
Ключа от номера нам не вручили – он потерян. Открыли дверь запасным, сказали, что через 10 минут придет слесарь и заменит замок. Чемоданы оказались намного раньше нас и ждали нас в холле отеля.
Наш номер – комната 15–16 квадратных метров, запущенная, с грязными потолками, с очень неприятными металлическими кроватями (под медь), на которых явные следы или бывшего или постоянного присутствия клопов, с неудобно расставленными двумя столиками, с ванной, без уборной! – она в коридоре. Вода горячая и холодная, но… подается через устройство, благодаря которому лишний литр воды не сможешь использовать. Краны с ограничителями: нажмешь – льется, отпустишь – нет. Как в вагоне поезда. Освещение скудное. Шкаф старенький и очень неопрятный.
Включаю свой транзистор «Атмосферу-2». Очень интересная деталь – из Москвы он ловит больше станций, чем отсюда. Более того – из Москвы Францию он ловит, из Франции Москву – нет. В общем, Москву слышать не будем. Говорят – наши станции слабые, самые слабые! Это здесь так говорят! У нас – говорят не так…
Окно – на шумный парижский бульвар Рошешуар. Видим передвижной кукольный театр, массу зрителей-детей с папами и мамами, поводыря с дрессированным медведем. Животинка (в прекрасном мужском костюме и со шляпой на голове) вытворяла разного рода штуки-кренделя, потешая род людской. Как оказалось, на «нашем» бульваре Рошешуар, невдалеке от гостиницы – большой постоянный цирк «Медрано».
Через десять минут появился слесарь – импозантный старец лет восьмидесяти: величавая барская походка, чуть трясущаяся голова, красивые седые волосы с ровно проложенным пробором, на пальце дорогой перстень. Глаза слезливые, собачьи: бульдожьи, с нависшими над ними мешочками. Фартук из нейлона, в руке чемоданчик из слюды – все инструменты видны на просвет!
– Бонжур, месье.
Французским не владею, поэтому жестами и мимикой даю понять, что я, дескать, не «бонжур» и не «франсе». За границей у меня, да и у многих срабатывает странный рефлекс: почему-то кажется, что если ты на своем языке что-то произнесешь внятно и грамотно, тебя не поймут, а вот если исказишь как можно сильнее родные слова – поймут прекрасно! Рефлекс сработал:
– Мос-ка-а-у!
Старец протянул мне чуть дрожащую руку и на чистейшем русском языке ответил:
– Ну, так бы сразу и сказали. Борис Михайлович из Тамбова.
Выяснилось, что Борису Михайловичу восемьдесят шесть лет, что он сын тамбовского купца, не принявшего революцию и уехавшего со всей семьей во Францию. И вот Борис Михайлович доживает свой век в Париже. Но русский язык звучит в семье постоянно: и дети, и внуки, и правнуки – все на русском говорят. Россию любят, щи едят, ругательства знают, песни поют.
Объяснил нам, когда открыт доступ в Лувр, в какое время дня лучше подняться на Эйфелеву башню, где находится Дом инвалидов, в котором покоится прах Наполеона. Рассказал, что саркофаг императора расположен как бы в открытом полуподвальном помещении для того, чтобы каждый разглядывающий его вынужден был склонить голову и тем самым – хочешь не хочешь – поклониться ему; что в Доме инвалидов покоятся гробницы всех маршалов Наполеона и его сына. Сказал, что преклонение перед Наполеоном не очень логично, так как для Франции он ничего хорошего не сделал, даже наоборот: ведь к концу своего правления уменьшил ее владения и вообще мог бы и не стать французом! Вот так-то! Ведь он уроженец Корсики, а присоединение острова к Франции состоялось тогда, когда Наполеону было уже два года. Родиться бы ему на два года раньше! И…
Объяснил, на каком автобусе удобнее ехать в Версаль…
Я угостил его нашим национальным «напитком», крабами, в то время еще доступными нашему брату.
– Вы не понимаете, кого угощаете. Вы – господин – а я лакей. Вы господин, а я лакей! – растроганно бормотал старец.
Небольшую посудинку мы втроем все же «продегустировали». Я подарил ему маленькую пластинку русских песен и альбом с видами Москвы. Борис Михайлович совсем растрогался, щечки у него раскраснелись. И вдруг он заплакал как ребенок… Как ребенок! Кулаками вытирал слезы и мокрый нос…