Дарю, что помню
Шрифт:
– Я коммунист! Отдай за тридцать! – услышал я те слова, которые на улице были лишь беззвучно обозначены губами. Мой начальник увидел меня. Почему-то «милый чудак» смутился, перестал улыбаться и торговаться, жилет из рук выпустил и не купил, а по дороге в гостиницу умолял никому не рассказывать об увиденном. (Хозяина магазина он все-таки «дожал», так как в Москву летел в том кожаном жилете.)
Как бы ярко и талантливо ни проявлял себя мой начальник (кстати, лауреат Сталинской премии) в течение всех наших почти трехнедельных гастролей, все же его звездный час пробил в первый же день пребывания в столице Франции. И если, посещая Версаль или Фонтенбло, ты не можешь не вспомнить Петра Великого, если, оказавшись в Мальмезоне, в памяти твоей не возникнет образ Александра I, а в Пастеровском институте – Мечникова, то
Человеку, о котором я рассказываю (так как он был партийным, да еще начальником), была предоставлена дополнительная возможность быть ближе к народу, к коллективу: его поселили в отдельный номер со всеми удобствами, а так как многие адекватные удобства в его плодотворной творческой и политической карьере не встречались, он перепутал в туалете привычный родной «агрегат» с биде (в этом он не виноват, виновата наша коммунально-канализационная промышленность, наша скромная жизнь и замкнутость). Но что самое патриотическое и горделивое в этой истории (наверняка инструкторам в Москве это тоже понравилось бы), он никому не пожаловался, никого ни в чем не обвинил, а просто чистосердечно поделился случившимся с коллегами и спокойно «поправил дело» нашей простой замечательной хохломской ложкой-сувениром! Ничего страшного в этой истории нет. Хуже было бы, если б ложку не захватил! Чем бы тогда пришлось черпать? Вот тогда – позор! Тогда и вспоминать было бы нечего, да и незачем! Деятельная его натура и житейский опыт ощущались нами постоянно и с искренним восхищением. Они украшали парижские будни!
Собралась как-то в нашем номере компания дегустаторов – любителей сухого вина. Сыры и вино – прекрасный стол! Натюрморты Снайдерса! Блаженствуем! Вечер свободен. Стук в дверь. Входит наш герой-лауреат.
– Эх вы, чудаки человеки! Что вы дегустируете? «Вин-руж», так?.. А это? «Вин-блаж»? Сколько платили? Франк – литр? Ха!
А я нашел совсем рядом, за углом, какой-то «Вин» за 46 сантимов! Понятно? Экономисты! Давайте посуду, так и быть, принесу вам.
Собрали пустые сосуды: три графина из разных номеров, пять термосов, дали благодетелю-поильцу денег и ждем явления его народу. Буквально через 15 минут появляется – весь в мыле. Кряхтя, выставляет батарею емкостей, заполненных бесцветной жидкостью. Пробуем… У-к-с-у-с!!! Сдали на кухню гостиницы, за что в течение оставшихся дней наших гастролей получали по лишнему яичку в положенному бесплатному завтраку.
Кормилец!
Однако, пардон, отвлекся. О, Пари! О, Пари!
Монмартр! В прошлом деревушка, один из наиболее живописных и высокорасположенных парижских кварталов, над которым возвышается Сакре-Кер – церковь в романо-византийском стиле (1876–1910). На Монмартре жили знаменитые художники конца XIX века. У подножия Монмартрского холма, в ложбине – кладбище. Здесь покоятся: Стендаль, Золя, Берлиоз, Мари Дюплесси, которую Дюма-сын (похороненный здесь же) обессмертил под именем Маргариты Готье в «Даме с камелиями», многие другие известные люди. На Монмартре очень много ателье-салонов, продающих живописные работы разных художников. Есть очень дорогие, есть попроще, подешевле. Можно купить и Рембрандта, и Утрилло, и Моне за огромные деньги. Есть художники прямо на улицах, как бы заканчивающие, вот-вот! сию минуту! очередную, очень неплохую, а порой прекрасную вещь, но потом оказывается, пятидесятую или пусть даже пятую копию своей же когда-то удачно сделанной работы. Об этом нам рассказала владелица очень дорогого салона-ателье. Правда ли то, о чем она нам поведала, клевета ли во имя конкуренции – не знаю. Но знаю точно, что бездарю-художнику на Монмартре делать нечего!
Как и везде, есть жуликоватые продавцы: купленные батарейки для радиоприемника оказались (уже в Москве) разряженными, то есть уже бывшими в употреблении. Пустячок, но, ей-богу, неприятный, чуть-чуть нарушивший гармонию сказочных впечатлений…
В центре площади на Монмартре – кафе под брезентовым тентом. Столиков – всего 6–8. Обслуга – семья из пяти человек и наемный официант. Кафе работает 364 дня в году, круглосуточно. Один день – профилактика, ремонт… Когда здесь, в Париже, узнают, что в СССР все буфеты, столовые, кафе, рестораны закрываются «на обед», хохочут! «Как может обед закрываться на обед?» – недоумевают они. Хозяйка – одесситка, полная, добродушная женщина, обремененная странной страстью: ножницами отрезать у посетителей кусочки разноцветных галстуков и создавать из них мозаику мира и дружбы. Феномен! Ее русский язык – коктейль французского с ивритом, «подслащенный» полублатным нашим, но все же «съедобный» и не без обаяния.
В другом кафе играл джазик из четырех негров. Перед входом – толпа любопытных. Внутри посетители пьют вино, играют в кости и на механическом американском бильярде: за плату предоставляется право погонять шарик. Выиграть ничего нельзя. Можно набрать определенное количество очков, дающее право лишь продолжить эту незатейливую игру, смысл которой заключается в том, чтобы, толкая руками и животом столик и щелкая механическим кием, пытаться загнать несчастный замученный шарик в лузу!
В кафе французы очень мало едят, но много пьют: пиво, вино, вино, вино и кофе… Кстати, в гостинице мы могли смотреть телевизионные передачи, которые постоянно перебиваются рекламой самой разнообразной, но преимущественно просьбами врача в белом халате не употреблять сухого вина более 2,5 литра в день. (Нам бы такую заботу!) В некоторых семьях чистое, ординарное, столовое сухое вино разрешено ребенку, достигшему 6-летнего возраста.
Работники сферы обслуживания (сервиса): полицейские, продавцы, парикмахеры, водители такси (каждый третий из них – русский), метрдотели, официанты, носильщики, швейцары, администраторы гостиниц, горничные и так далее отлично знают, что СССР – страна разноязычная, и поэтому не тратят времени на то, чтобы выяснить, каким языком владеешь ты лично – узбекским, еврейским, латышским, украинским. Увидев на лацкане пиджака значок с буквами «СССР», объясняются с тобой жестами. И успешно…
Молодой фотограф, расположившийся со своим хозяйством возле прелестной церкви Сен-Пьер на Монмартрском холме, построенной в 1134 г. в честь замученного в 272 году первого епископа Парижа, обратив внимание на наши значки, жестами пригласил меня и Анатолия Папанова к себе и предложил запечатлеться на пленке моментальной проявки. Жестами же спрашиваю, во сколько нам это обойдется? Показывает два пальца – два франка. Всего! Сфотографировались. Через несколько секунд получаем прекрасный снимок и тут же – щелк! – другой. Протягиваю деньги. Не берет. «Но, но!» Мимикой, руками, телом – всем, чем двигают, прошу взять хотя бы один франк – все-таки стоимость одного литра – нет-нет, не уксуса, а вина! Ни в какую! И лишь случайно вырвавшееся из меня: «Ну почему?» – позволило французу понять, на каком языке мы говорим.
– О-о-о! Я очен лублу русски… Я дружба имею футбол Москва, команда «Спартак»… Старостин Николя, Симонян, Нетто, еще одна Старостин Андрэ. Я от русски франк не беру… Я компенсация на американе и на англичани!
«О, Париж! в твоем океане грязи, дыма и шума страдает раздирающая душу нищета, которой не в силах помочь общественная благотворительность, и тут же проходят незамеченными высокие добродетели, не получившие своей заслуженной награды». (Размышления Армана, героя романа Понсон дю Террайля «Таинственное наследство».)
О, Пари! О, Пари!
Странно, среди француженок мало красивых! Неужели после встречи с Лилиан «помутнела моя оптика»?
Обошли, объехали и обсмотрели (только с улицы), по возможности, все знаменитые, действующие только ночью кабаре: на Монмартре, где работают в основном куплетисты; кабаре богемы на Монпарнасе, где на местном кладбище похоронены Бодлер, Сен-Санс, Мопассан и другие довольно известные в прошлом персоны; в районе площади Бастилии, в котором в ходу танцульки под аккордеон. В «нерабочее» время все эти бойкие, громко звучащие и ярко сверкающие всю ночь заведения, выглядят заснувшей от усталости, от вина, от поцелуев разукрашенной кокоткой с размазанной краской на лице, с пустой бутылкой вина в руке.