Дата моей смерти
Шрифт:
— Да? — если Муся и удивляется, то не очень. Ей-то как раз мое желание вполне понятно, и даже, наверное, доставляет некоторое удовлетворение.
Беспокоит ее другое — А ты спросила у нее разрешения? Она ведь не принимает просто так.
— Конечно, спросила. И она велела приезжать обязательно.
— Замечательно! — Муся не просто радуется, она в восторге, ведь я, наконец, следуя ее заповедям, обретаю исцеление. — Ты себе не представляешь, как я за тебя рада! Она ведь очень не простой человек, и далеко не со всеми берется работать. Ну, уж если взялась,
Обязательно поможет!
— Так что, извини, я не знаю, сколько у нее пробуду. В прошлый раз мы общались очень долго. Ты ведь помнишь?
— Еще бы! Я извелась, ожидая твоего звонка! Но как же ты заберешь таблетки?
— Знаешь, я собираюсь сегодня пораньше выехать из дому. Хочу пойти к Егору на кладбище. Мы поговорили с тобой вчера, а потом я подсчитала: выходит, что сороковой день именно сегодня.
— Ой, действительно! Господи, надо же, я тоже подсчитала, и хотела тебе сказать, но совершенно вылетело из головы.. Просто удивительно! Я ведь даже позвонила утром в их офис, хотела узнать, собирается ли кто ехать на кладбище и когда, чтобы тебе с ними не пресечься. Тебе же это было бы не очень приятно?
— Разумеется. И что — они?
— Они, вернее новая секретарша сказала, что кое-кто из старых сотрудников собирается, но с утра, а после обеда его вдова… ой, прости.
— Ничего страшного.
— Ну, в общем, она устраивает поминки в каком-то ресторане. Так что сейчас ты можешь смело ехать, они, видимо, уже начали пить.
— Да, наверное. Слушай, ты сказала: новая секретарша. А — старая, не знаешь, где?
— Старая… — Муся делает совсем короткую паузу. Даже не пауза это, а так, легкая заминка, но я чувствую отчего-то, что сейчас она соврет. — Понятия не имею. — своим тихим шелковым голосом говорит Муся, — Уволилась наверное.
"Уволили, наверное, — про себя поправляю я Мусю, — причем за то, посмела общаться со мной. Но вот как они узнали об этом? И почему лжет Муся?
Не хочет лишний раз травмировать мое самолюбие? Она и так, опростоволосилась сейчас с этой « вдовой». Глупая, думает, что все это меня еще волнует. — снова жалею я Мусю, но тут же одергиваю себя — А с чего бы — то ей думать иначе? " И вслух продолжаю — Ну да Бог с ней, просто к слову пришлось. Значит, на кладбище я уже никого не встречу?
— Нет. Можешь, быть спокойна. Я бы очень хотела поехать с тобой, но эта внеплановая операция, как назло….
— Ничего страшного, поедем в другой раз. А что касается таблеток, то ты положи из в конверт или пакетик какой — ни-будь, и оставь у вас в регистратуре.
— На рецепции — машинально поправляет меня Муся. Конечно, они же какая — ни — будь районная поликлиника, а крупная клиника, известная во всем мире.
— Ну да, на рецепции. Я перед кладбищем заеду и заберу.
— Да, пожалуй, это лучше всего. Я так и сделаю. Прости меня, пожалуйста, что в такой день оставляю тебя одну, но, я думаю, Дарья, не даст тебе затосковать.
— Конечно, не даст. И перестань, Бога ради, все время извиняться передо мной. Ты столько делаешь для меня, что это я должна извиняться и благодарить, извиняться и благодарить тебя, и так до бесконечности…
— Прекрати, я делаю то, что могу, и ты делала бы тоже самое. Но, извини, мне уже нужно бежать.. В общем, конверт для тебя будет на рецепции, а вечером, если будут силы, все же позвони мне. скажи хоть два слова…
— Обязательно. Не прощаюсь Пока.
Дай Бог всяческого здоровья тому человеку, которому вдруг срочно потребовалась Муся, иначе этот бесконечный поток извинений, признаний и объяснений довел бы меня до истерики, и я, не выдержав собственной черной неблагодарности, в припадке раскаяния рассказала верной Мусе все!
Теперь же, видимо, мне уже никогда не придется этого сделать.
Время вдруг напоминает о себе, и я отчетливо различаю громкое тиканье часов., практически неразличимое обычно в череде привычных домашних звуков Это не спроста: стрелки уже перевалили за три часа пополудни, и если я, действительно, хочу успеть на кладбище до темноты, то нужно спешить.
Егор так и не объявился, но возможно, он сделает это позже.
Если же — нет, то, значит, настал мой черед первой явиться на наше новое свидание.
Эта мысль приходит мне в голову легко и просто. Я не удивляюсь ей, и не боюсь ее.
Напротив, взбодренная именно ею, я, наконец, покидаю постель, и начинаю торопливо приводить себя в порядок.
Если бы кладбищенские ворота могли выражать эмоции, мое появление встречено было бы, по меньшей мере, удивлением.
Время, когда я переступала их порог, мало подходило для посещения кладбища.
День клонился к вечеру, и торопливые зимние сумерки ужи клубились под сенью старинных аллей.
Многочисленные днем цветочницы уже покинули свои прилавки. И только пара грязноватых бомжей, из числа постоянных кладбищенских обитателей, все еще пыталась продать подозрительно растрепанный букет ярких цветов. Похоже было, что цветы только что собраны со свежей могилы, и потому оба продавца, чувствовали себе не очень-то уверенно, предлагая свой товар редким посетителям.
Собственно, посетители кладбища, в тот момент, когда я приблизилась к его воротам, все, как один, двигались в обратном направлении, спеша покинуть скорбную обитель.
И только я одна шагала им навстречу.
Но мне одинокие бомжи не стали предлагать свой странный букет, хотя очевидно, что рассчитывать на других покупателей им уже не приходилось.
Темнело быстро.
И так же быстро, словно пытаясь обогнать настигающий меня мрак, двигалась я уже знакомой дорогой.
Я успела.
И высокий холмик могилы Егора, открылся мне меж деревьями еще до наступления темноты.
Он был, по-прежнему, завален все еще свежими, сочно зелеными венками.
Поверх них пламенели в сумеречном тумане, букеты цветов, принесенные сегодня.