Дата собственной смерти
Шрифт:
Вернулась к постели. Сразу, чтобы не забыть, вынула из облатки две таблетки нитроглицерина и одну снотворного – и выбросила их в унитаз, благо ванные комнаты в отцовском особняке прилагались к каждой спальне. Подумала – и вылила туда же половину пузырька с корвалолом. Потом слегка сбрызнула водой простыни и смяла их – это будет пот и ночные кошмары. Пусть все считают, что она провела тяжелую ночь.
А затем, опять на цыпочках, прошла к шкафу, достала с нижней полки чемодан, открыла его.
Двойное дно в ее чемодане было самым примитивным – всего-то
Она сдвинула одежду в сторону, расстегнула молнию двойного дна, достала оттуда папку. Папка была толстой, включала в себя и газетные вырезки, и распечатки из Интернета, и несколько документов, написанных от руки. На обложке значилось: «БОРИС КОНЫШЕВ, ТАМАРА КОНЫШЕВА». И фотография отца с мачехой – оба веселые, с беззаботной миной пялятся в объектив…
И Маргарита тоже им улыбнулась. Холодно и бесстрастно.
Она бросилась на кровать, открыла папку и пробормотала:
– Значит, она осталась одна…
– Викто-ория! – донеслось из хозяйской спальни, и Вика поспешила на Тамарин зов.
Она торопливо шла по длинному коридору и грустно думала: «Какая я, к черту, Виктория? Какая Победа? Вичка. Шестерка. «Человек без статуса», как однажды пошутил Денис Конышев…Человек, который живет только по хозяйской милости». Один, только один раз жизнь улыбнулась ей – ярко, в тридцать два зуба, и этим единственным, маленьким счастьем все ее везение и исчерпалось…
Вика чуралась красивых фраз, но Борис Андреевич Конышев и вправду был ее благодетелем. Больше, чем благодетелем. Конышев привез ее в особняк. Он показал ей, какой может быть настоящая жизнь. И почти сделал ее частью этой настоящей, красивой жизни. Но теперь хозяин мертв. И сказка закончилась, так и не начавшись…
Вика нацепила на лицо приветливую улыбку и постучалась в дверь хозяйской спальни.
– Войди, – царственно приказала Тамара.
Тамара Конышева благодетельницей не была. И этого не скрывала – тут же брюзгливо нахмурилась и напустилась с упреками:
– Где ты ходишь? Почему не опущены жалюзи? И где вода с лимоном?
– Извините меня, Тамара Кирилловна, – покаянно пробормотала Вика.
Она уже давно усвоила: виновата – не виновата, а перед Тамарой, барынькой, всегда легче извиниться.
Вика – она до сих пор стояла на пороге – расслышала, как по коридору прошелестели легкие шаги – видно, Наталья куда-то направилась. У двери в Тамарину спальню шаги на секунду замерли – похоже, Наташе стало любопытно, о чем у них с мачехой разговор. «Как обидно, что моя жизнь идет так нескладно, – вдруг подумала Вика. – А ведь я старше их всех – и Наташи, и Риты, и Дениса. Ну и что ж, что не образованная, как они, зато не глупее их буду… А денег у меня теперь даже побольше, чем у этих двух сестриц-гордячек… Гусыни…»
Викины размышления оборвал очередной Тамарин окрик:
– Что встала столбом? – неприязненно спросила домработницу Тамара. И приказала: – Немедленно опусти жалюзи.
Вика расслышала, как Наташа – она все еще стояла за дверью – презрительно фыркнула.
– Сию секунду, Тамара Кирилловна, – пробормотала Вика, стыдясь своего раболепного тона.
Вика с облегчением услышала, что Наташины шаги прошелестели к лестнице – и дальше, вниз, в столовую.
Она опустила жалюзи (почему бы Тамаре самой с этим не справиться – всего-то за бобышку нужно дернуть?!) и снова покорно замерла у порога.
– И вообще, Виктория, нам надо обсудить некоторые позиции, – изрекла Тамара. – Я полагаю, что, в свете завещания Бориса Андреевича, работа здесь теперь стала тебе неинтересна.
«Что ж ты говоришь, как по писаному?! – разозлилась Вика. – Сложно, что ли, по-человечески сказать, что уволить меня хочешь?!»
– Что вы, Тамара Кирилловна, мне нравится у вас работать. И я очень дорожу этим местом, – покаянно произнесла она вслух.
И подумала: «Да что б ты сдохла! Но только где еще мне будут столько платить?»
– Ты ж у нас теперь и сама… богачка. – Слово «богачка» Тамара произнесла с нескрываемым презрением. – Сколько там Борис тебе завещал? Тысяч тридцать?
– Сто, – тихо ответила Вика.
– Ах ты, батюшки! – глумливо усмехнулась Конышева. – Это ж какие деньги! Тоже теперь можешь домработницу нанять!
– У меня ведь бабуся… – жалобно вздохнула Вика. – Она в деревне живет, дом разваливается, удобств нет…На эти деньги я хоть квартиру куплю…
– Ах да, да, – небрежно произнесла Тамара. – Ты же у нас обременена многочисленным семейством…
Вика благоразумно промолчала. Но Тамару уже было не остановить:
– Да, Виктория, мой Борис добрым был. Таким добрым, что каждый норовил ему на шею взгромоздиться. – Она вскинула на домработницу яростный взгляд. – Ты думаешь, я не знаю, что ты продукты из дома воруешь? Конфеты, колбасу, консервы? Все, что не портится? И в свою деревню голимую коробками шлешь?!
– Но я…
– Знаю. Прекрасно знаю, – заверила ее Тамара. – И Борис знал. Только жалел тебя, тварюгу. Делал вид, что ничего не замечает. И меня просил не вмешиваться. Я до поры и не вмешивалась. Но теперь в доме другие порядки, поняла?
– Поняла, – опустила голову Вика.
Жаль, конечно. Бабуся не раз писала, какое подспорье Викины посылки.
– Увижу, что продукты исчезают, – уволю в двадцать четыре часа, – пообещала Тамара.
Вика опять промолчала и опустила голову еще ниже. А Тамара – кажется, она даже расстроилась, что не удалось спровоцировать домработницу на скандал, – велела:
– Ладно, иди… принеси мне воды с лимоном.
Вика быстро выскользнула из комнаты. Аккуратно притворила за собой дверь Тамариной спальни и огляделась – на этаже пусто, только снизу, из столовой, доносятся голоса – наверно, Наташа беседует с толстяком Валерием Петровичем.