Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека
Шрифт:
— Укусы, конечно, или, как правильно, покусы?
— Угадал. Большинство собак погибло из-за того, что распускало зубы. Кто-то цапнул человека, кто-то другую собаку, кто-то кошку. Один дог сожрал попугая, поймал на лету. Один такс, придя в гости, незаметно передушил целый выводок редких африканских грызунов.
— Таксы коварны.
— Да. Часть песиков погибла из-за методичности своего характера, они гадили всегда в одном и том же месте, и находились индивидуумы, которых это доводило до бессонницы и галлюцинаций. Лай и вой, тоже проблема. Отдельные собаки невероятно глупы и чувствительны. Чуть что, они —
Руслан поднялся и направился к выходу из вагона.
— Что, Руслик, приехали? — Денис встал и, не закрывая книжечку, заспешил вслед за товарищем.
— Особенный пункт: родственные убийства. Их не так уж мало. Бывает, собака изводит зятя, бывает, тещу. Порой пес свекрови смерть для невестки. Бывает и брат против брата выступает посредством убиения собаки. Запутаннейшая вещь — родственные отношения. Даже отцы и дети не понимают друг друга.
Они вышли на платформу.
Воздух вечерел и охладевал.
Поезд, злорадно завывая, набирал ход и внедрялся в сгущающийся полумрак.
Неприютность полустанка стала невыносима. Оба собакобойца почувствовали это. Один сильнее, другой мягче. До дачного поселка было меньше километра, в их воображении это расстояние растянулось до почти тысячи метров. Не преодолеть!
На той стороне железной дороги светился запотевший фонарь пристанционного ресторана. Фактически не сговариваясь, друзья потопали к нему.
Внутри они нашли три столика, накрытых белыми, хотя и жеваными скатертями. Им равнодушно продали бутылку портвейна и два бутерброда с колбасой. И то и другое по бешеной цене. Все-таки ресторан. Не успел портвейн как следует разгореться внутри, а Денис уже продолжил говорение. Речь его, правда, сделалась пасмурней и замедленней.
— Последний пункт — заказчик. То есть мы должны ответить на вопрос, кто он, человек, пожелавший смерти пусть и кусачему, но невинному существу. Поразительнее всего то, что шестьдесят процентов всех заказчиков женщины. Не хочется, но приходится признать, что чувство жалости им знакомо меньше, чем мужчинам. Теперь возраст. Поколение совсем молодое, малотрудоспособное, вроде нас с тобой, Руслик, почти совсем не представлено. Почему? Может быть, мы, идущие на смену поколениям, стоящим во главе страны, в целом просто лучше? Обладаем более крепкими моральными устоями? Не рискнул бы остановиться на этом выводе, хотя было бы и лестно. Причины, думается, иные. Отсутствие средств. Темп жизни не позволяет остановиться, оглянуться, тем более на собаку. Весьма редки в нашем списке и фигуры стариков. Это меня поначалу удивило. Кто, скажи мне, ненавидит собаку соседа сильнее, чем пенсионер, не имеющий собаки? Но денежки, денежки, вернее, их отсутствие, вот в чем причина. Размеры нынешних пенсий не позволяют ветеранам труда даже такой мелочи, как расправа с назойливым животным. Завести собаку, особенно если непородистую и малоформатную, пенсионеру по силам, а убить нет.
Руслан отхлебнул не чокаясь.
— Следует ли нам считать современную власть в известной степени прособачьей? Нет, не будем. Наша маленькая организация принципиально аполитична.
Денис отложил книжку, поднял бутылку, и портвейн потек в стаканы, жирно поблескивая.
— Так к чему мы пришли в результате наших точных наблюдений и непредвзятых рассуждений?
— Ты трепач, Диня, но мне все равно.
— Что главным нашим заказчиком является сорокалетняя состоятельная женщина, то есть существо, готовое ради улучшения условий своей повседневной жизни на все. Даже на дорогостоящую безнравственность. Именно так должно называться убийство меньших братьев и сестер не в честном поединке. То есть из засады.
— Пошли, Диня.
За то время, что потребовал себе портвейн, картина дачной местности изменилась. Луна, вот в чем дело. Все влажное сверкало теперь. Пар, валивший изо рта, был голубоватым. Звезд было больше, чем всегда, но чуть меньше, чем требовала душа. Молодые люди двинулись по асфальту в сторону темной толпы деревьев, скрывающих их дома.
— Руслик, а Руслик, а я ведь все-таки придумал, как тебя развеселить.
— Не надо меня веселить.
— Другого мнения придерживаюсь. Я понял причину твоего горевания и слишком напряженной внутренней жизни.
На такие заявления лучше не реагировать. Руслан не отреагировал.
— Девственность, Руслик, девственность. Все она, проклятая. Все она.
Руслан недовольно подвигал приподнятым плечом и слегка убыстрил шаг, спасаясь бегством от фамильярности.
— Вот я, — плелось за ним дружеское откровение, — привлекательный — по-своему, общительный, решительный — и то преодолел этот рубеж всего два года назад. Так что тебе стыдиться нечего. Не очень большому количеству женщин с переразвитым материнским инстинктом нравятся самцы-рохли.
— Я рохля?
— Да. Я устал стараться.
— Не старайся.
— Как я, помнишь, тогда, в сентябре, все оставлял и оставлял тебя с Лучкиной, а ты делал вид, что ничего не понимаешь.
— Да что ты такое… там же вон сколько было народу. И даже старшая сестра.
— А комнат сколько? И чем только тебе Лучкина не понравилась, обидел девчонку.
— А сестра?
— А что сестра? С сестрой все потом было в порядке.
Руслан на мгновение остановился, потом, отмахнувшись обеими руками и от Дениса, и от всплывшего околосексуального видения, зашагал еще быстрее.
— Ты мне не маши ручонками-то, не маши. Я объявляю тебе ультиматум и немедленно берусь за его осуществление. Немедленно, слышишь, Руслик!
19
— Такое впечатление, что ты идешь на переговоры.
— Почему?! — неожиданно сильно удивился Никита.
Светлана показала на его руку.
— Человек с белым платком в руке.
Никита руку опустил.
Исподволь брошенный на него спутницей взгляд был удивленным. Что это происходит с парнем? Ей было бы спокойнее знать, что именно. Напряжен он, или раздражен.
— Нам сюда.
Большое здание из красного кирпича с высокими трехстворчатыми окнами и широченным парадным крыльцом, такой виделась больница благотворительным купцам в конце прошлого века. Забор вокруг старинного здания был современным измышлением. Цементная грубая решетка, пообглоданная с обеих сторон. И попасть в больницу и вырваться из нее пытались, видимо, часто и страстно.
За красным зданием и слева от него виднелись обычные панельные корпуса.
«Сюда», это значит в глухой занесенный горами отслуживших листьев угол к покосившимся, проржавевшим воротам, явно не игравшим роль официального входа и выхода.