Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
Саша взял меня под руку: «Ты не поладил с Криволаповым? Зря. Он дельный парень». — «Да я его второй раз в жизни вижу. Просто, понимаешь ли, мне необходимо уехать. А он возражает». — «А причина действительно серьезная?» — Мильчаков довольно крепко придерживал меня за локоть, а коридор в Смольном такой длинный, что хоть на велосипеде разъезжай! И я не очень связно стал рассказывать о нашей дружной троице, о Юрке-командоре и о том, что мы решили никогда не разлучаться, а вот теперь Юрка уезжает, и как же мне быть.
«А он, этот Юрка, причастен к оппозиции?» — спросил Мильчаков. «Ну как же. Самый заядлый», —
Но он не стал уговаривать меня оставаться в Ленинграде. Даже наоборот. Заговорил о Северном Кавказе: «Интересный край! Горские племена, казаки… Ты слышал что-нибудь о шариате? Дагестан, Чечня… Помнишь Шамиля? Он поднял зеленое знамя пророка. Так вот, нам еще предстоит многое сделать, чтобы сокрушить твердыню шариата. И начинать надо с маленьких горцев. Пусть захотят носить пионерские галстуки. Не зеленого, а красного цвета. Разве это не настоящее дело для молодого парня? Как ты думаешь?» Я загорелся: «Вот бы туда!» — «А ты попроси, может и пошлют».
Мы еще долго прохаживались по коридору, и я рассказывал Мильчакову о том, как организовывал в Федяшевском детдоме под Тулой Детскую коммунистическую партию, как потом пришлось схлестнуться со скаутами, поднявшими голову при нэпе, и о своей работе в Ленинграде. И я был так благодарен ему за то, что он правильно меня понял, что, прощаясь, чуть не раздавил ему руку своим «железным» пожатием и сказал: «Классный ты оратор, товарищ Мильчаков, вот в чем вся штука. Я ведь твою речь на активе слышал». Мильчаков засмеялся: «Думаешь, кое-кого убедил?» — «А то как же. Сперва они такой шум подняли, а потом, смотрю, поутихли. Даже Юрка и тот в лице переменился».
Ведь вот как случается в жизни: поехал я не куда-нибудь, а на Северный Кавказ. Словно в воду глядел товарищ Мильчаков, когда говорил со мной в Смольном. А может, я и выбрал Северный Кавказ именно потому, что Саша мне о нем сказал.
Работая в крайкоме комсомола, я постоянно слышал имя Мильчакова, — он ведь раньше был секретарем Юго-Восточного бюро ЦК РКСМ, — и узнал о нем много интересного. Подвижный, общительный, неутомимый, всегда сохранявший хорошее настроение, он мотался по всему краю, выступал с зажигательными речами, дружески беседовал с каждым комсомольцем, который нуждался в его совете.
Крайкомовцы, принявшие меня в свою дружную семью, отнеслись ко мне неплохо. Но мне почему-то казалось, что они не вполне мне доверяют, — почему это Муромцев уехал из Ленинграда, да еще с путевкой ЦК ВКП(б)? Может, и он придерживается оппозиционных взглядов и только до поры до времени скрытничает? Я уже начинал понимать, что вся эта романтическая история трех мушкетеров, поклявшихся всегда быть вместе, серьезно восприниматься не может. А тут еще разочарование в Юрке и, что скрывать, щемящая тоска по Ленинграду, с которым я так легкомысленно расстался. Короче говоря, я чувствовал себя не в своей тарелке и очень нуждался в дружеской поддержке.
Вот тогда-то я и написал первое свое письмо Мильчакову. Почему именно ему? Ведь мы были едва знакомы и, скорее всего, он давным-давно забыл парня в пионерском галстуке, который несколько месяцев назад встретился с ним в Смольном.
Мильчаков жил в Харькове. Он был избран первым секретарем Центрального Комитета комсомола Украины, и, надо полагать, дел у него было выше головы. Так как же, писать или не писать? Убеждая себя, что письмо мое если и будет прочитано, то останется без ответа, — только и забот у товарища Мильчакова разбираться в личных переживаниях заблудившегося в трех соснах комсомольца! — я всё же написал ему. Огромное письмо, на десяти страницах. Теперь-то я уж не помню, что я ему писал. В общем, не письмо, а SOS. Бросил его в ящик, как камень в колодец, и дал себе слово не думать о нем. Прошла неделя, и, конечно, никакого ответа мне не пришло. Ну и что ж, иного я и не ожидал. Уехал на три дня в Новочеркасск, а когда возвратился, меня ждал великолепный сюрприз. Управделами зашел в краевое бюро, держа на ладони довольно толстый конверт: «А тебе тут, Муромцев, личный пакет от товарища Мильчакова». Я выхватил у него из рук заказное письмо и торопливо вскрыл конверт.
Ого! Из конверта вывалилось несколько листочков, густо исписанных характерным, очень четким прямым почерком.
«Здравствуй, Муромцев. Прости, что несколько задержался с ответом…»
Мне почему-то не хотелось читать письмо при людях, и я, сложив листочки и спрятав их в карман, выбежал из комнаты и стал метаться по коридору в поисках укромного угла. Но во всех комнатах было полным-полно, так что пришлось выйти на площадку и прочесть письмо, сидя на лестничных перилах.
Очень хорошее письмо написал мне Мильчаков. Писал настоящий товарищ, даже, может быть, друг, кровно заинтересованный в моей судьбе. Мильчаков писал, что он отлично понимает мое состояние: новая обстановка, новые люди, требуется время, чтобы прижиться и найти друзей. «Не печалься о Юрке. Ты же сам называешь его перевертышем. Очень точная характеристика!» Он советовал мне сохранять боевой комсомольский дух, загрузить себя практической работой — вот и не останется времени на тоску по Ленинграду.
«У тебя нет никаких оснований жаловаться на недоверие товарищей из крайкомола, — писал он. — Тебе поручена работа большой важности — организация и воспитание юных пионеров в духе коммунизма. И тебя назначили заместителем председателя краевого бюро. Тебе полностью доверяют. Что же касается твоих «внутренних ощущений», то это, прости меня, Муромцев, попросту глупо. Ленинградских ребят ценят и уважают».
И дальше он, как бы между прочим, описывал случай из его собственной жизни. Оказывается, незадолго до III съезда комсомола Мильчакова отозвали в Москву и назначили заведующим школьным отделом ЦК.
Сколько же лет ему тогда было? Я посчитал, оказалось — семнадцать. Вот здорово! Как раз столько же и мне.
Но школьный отдел довольно скоро расформировали, и Мильчаков отправился в Челябинск для работы инструктором в каком-нибудь уезде. Является, значит, вчерашний чекист в Челябинский губком. Ну, ребята, конечно, обрадовались, — сила! «Давай, Саша, оставайся-ка в губкоме». — «Нет, братцы, не могу, — наотрез отказался Мильчаков. — Во-первых, надо честно выполнять решение ЦК, а во-вторых, мне и самому хочется в глубинке поработать, поглядеть, как там наши ребята воюют».