Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
…В комнату вошел Ваня Борецкий, недавно назначенный секретарем русской делегации вместо ушедшего на учебу Зуса.
— Вот легок на помине! — сказал я, намереваясь рассказать и ему о своей встрече с электрозаводскими ребятами. — Послушай-ка, Ваня, какая у нас тут идея появилась…
— Об идеях потом, — перебил меня смуглый, улыбающийся Борецкий. — Тебя Рафик вызывает.
— По поводу письма? Перевод уже готов.
Я взял письмо и пошел к Хитарову.
Рафик пожал мне руку и позвал Борецкого.
— Мы тут
— Вот письмо, Рафик; Бийю смотрел и сказал, что не имеет возражений.
— Да ты садись. Письмом позже займемся.
Темные ласковые глаза Хитарова смотрели на меня пристально и как-то удивленно, словно Рафик впервые меня увидел. В руке у него металлический карандашик, он постукивает им по столу.
— Почему не заходишь, Митя?
— Ты же очень занят!
— Ну, мы с тобой, кажется, договорились. Вечер всегда выбрать можно. — Помолчал. Брякнул карандашиком по столу, бросил его на бумаги и вдруг спросил: — Ты пьешь, Митя?
— Бывает, — признался я. — Пиво, когда жарко. И вино два раза пил.
— Тебе, наверное, нельзя пить, — убежденно сказал Рафик. — Есть такие люди, понимаешь, голова у них слабая… На копейку выпьют, а шуму на целый червонец.
— Да что ты, Рафик! Я один раз четверть бутылки «Ласточки» выпил. Из горлышка, не переводя дыхания. И хоть бы хны…
— Значит, ты и коньяк пьешь? — сдвигая густые брови, спросил Хитаров.
— Не пью, а пил… Я же тебе говорю, на спор из горлышка выпил. В прошлом году, в Ростове…
— Зачем ты говоришь неправду, Муромцев? Мне известно, что ты пьешь и здесь.
Ей-богу, я ничего не понимаю… Пьешь… Ну, вместе с ним тогда «Кровь земли» пил… Ну, с Макаровым и Кочиным бутылочку портвейна… Раза два, когда очень жарко было, по кружечке пива… Ну и вчера, конечно… Пил, пьешь, пью… Что за чепуха, в самом деле.
— Если хочешь, то я и пить-то по-настоящему не могу. Я же спортсмен.
Глаза Хитарова негодующе сверкнули.
— Нечего сказать, хороший ты спортсмен! Чуть не каждый день в драках участвуешь.
Я вскочил:
— Ну, знаешь ли, товарищ Хитаров!..
— Пожалуйста, не петушись и не разыгрывай из себя оскорбленную невинность. Может, скажешь, что и не дерешься вовсе?
— Конечно, дерусь… Но не в том смысле, как ты думаешь. Бой — это бой, а не драка.
— Да называй ты ее хоть сражением, хоть войной, результат один — у тебя под глазом! — крикнул Хитаров.
Ах, черт! Я машинально прикрыл левый глаз ладонью.
— И тебе не стыдно, Муромцев? — печально спросил Рафик.
У меня отлегло от сердца. Ф-ф-ф-у! Чуть в хулиганы не попал. А всё проклятущий синяк.
— Я же занимаюсь боксом, Рафик. Уже четыре года. Имею первый разряд. Конечно, приходится драться… на ринге!
Грозная вертикальная морщинка на лбу Хитарова разгладилась. Секунду еще лицо его сохраняло недоумевающее выражение. Потом Рафик громко, неудержимо расхохотался.
— Так ты боксер, Митя? А почему никогда не рассказывал?
— Да как-то не пришлось. Хотя Вартанян знает. Я ему говорил. А ты, значит, подумал…
— Друг, прости меня, пожалуйста, — серьезно сказал Хитаров и протянул мне руку, — но тут некоторые немецкие товарищи высказывали недовольство… Приходит, говорят, на работу с разукрашенной физиономией. Я решил проверить. Вызвал тебя и вижу, действительно, очень показательный фонарь. — Хитаров вновь захохотал. — Ну я и заподозрил… пьешь, дебоширишь, дерешься…
— Это все Лейбрандт! — обиженно выпалил я.
— Неважно кто. И согласись сам, Митя: приходит некий молодой сотрудник агитпропа, а у него нос на сторону… А через несколько дней — синяк или губа вздулась… И при этом молчит. Кто он? Драчун? Хулиган? Приходят ко мне: поговори с Муромцевым, Рудольф, с ним что-то неладно… А теперь вот что скажи: ты не мог бы переключиться на какой-нибудь другой вид спорта? Ну там гребля или гимнастика… Чтобы на лице следов не оставалось.
— Но у меня же первый разряд! Два-три удачных выступления, и можно стать мастером спорта.
— А так ли для тебя важно быть мастером по боксу? Ты же на международной работе.
Странно, что Рафик, отличный мужественный человек, не понимает главного: я совершенствуюсь в боксе именно потому, что решил посвятить себя международной работе. В конце концов, поеду в страну, и бокс мне может пригодиться. Но я не забыл иронической улыбки Вартаняна, когда я объяснял ему, для чего занимаюсь боксом. Быть может, лучше на этот раз промолчать. Однако Рафик словно бы прочел мои мысли.
— Насколько я понимаю, — сказал он, покусывая верхнюю губу, — первый разряд уже большое достижение в спорте. В случае необходимости ты можешь нанести сокрушительный удар.
— У меня сильная правая. Лусталло — это мой первый преподаватель-тренер — говорил, что у меня в правом кулаке спрятан нокаут, — не ко времени расхвастался я.
— Вот, вот! — подхватил Хитаров. — Так что при встрече с шупо или каким-нибудь фашиствующим молодчиком ты вполне можешь постоять за себя.
— Пожалуй…
— Что и требовалось доказать. А карьера профессионального боксера, надо полагать, тебя не привлекает?
— Нет, конечно! Да ведь у нас, Рафик, и нет профессионального бокса.
— Тем более. А теперь прошу тебя, Митя, выполнить мою просьбу. Прекрати, пожалуйста, свои бои и перестань пугать немецких товарищей. И вот еще что: мы решили тебя загрузить — вводим в организационную комиссию по подготовке конгресса. Договоришься с Цекамолом о проведении встреч с зарубежными товарищами, возьмешь на себя культурное обслуживание делегатов… И нажимай на язык… Пусть Венцель занимается с тобой как можно больше.