Давняя история
Шрифт:
Мухин хохотал:
— Вова! Не верю!
— Дело твое, — пожимал плечами Курилов.
— Да врешь. Ну, скажи, врешь? Неужели б ты смог от такой женщины отказаться?
— К счастью, мне она себя не предлагала.
— Ну, а если бы? Знаешь, Танька — девка добрая…
Мухин шутил, но в каждой шутке есть что-то и нешуточное, а Курилов и без того в Татьяниной аморальности не сомневался, и лезло ему в голову нетипичное для него, неразумное: «А что если… Нет, только не выклянчивать, не унижаться. Взять! Остаться наедине и без объяснений, без слюнтяйства овладеть, опрокинуть на кровать. Таким ведь грубость нравится…»
—
Шутил Мухин и забавлялся, Где ему было понять Вовины мучения? А своим еще срок не подошел.
Татьяна между тем, по представлениям Курилова, вела себя все более бесстыдно и нагло. Сначала встречи их с Мухиным обставлялись хотя бы показной маскировкой, то есть Вова со Стасом уходили до ее появления, но как-то Муха недосмотрел и не успел выпроводить приятелей заблаговременно. Пришла Татьяна, когда все трое были дома, смутилась, однако не особенно, быстро оправилась, пошутила, они тоже поддержали разговор, посидели немного, потом Витковский поднялся:
— Ну, я побежал. У меня встреча в читалке.
Муха глянул на Вову, скосил глаза на дверь: шуруй, мол, следом.
Вова встал:
— Пошли вместе.
— Что это вы заторопились, мальчики? — усмехнулась Татьяна.
— Они у меня непоседы. Все по девочкам бегают, вместо того, чтобы заниматься, — пояснил Муха.
— Неужели и Вова? А на вид такой серьезный! — И Татьяна бросила на Курилова циничный, как он определил, взгляд.
За порогом ветер охладил его вспыхнувшие щеки.
— Интересно, почему мы должны огибаться на улице? — спросил он Стаса раздраженно, но Витковский не поддержал Вову:
— Ну, брось… Ничего с нами не случится. Нужно же им где-то встречаться?
— Чтобы удовлетворять свои животные инстинкты?
— Они любят друг друга.
— Любят? Послушал бы ты Муху!
— Зачем мне его слушать? Муха — мастер на себя наговаривать, бравирует, а сам любит ее, а она его.
— Почему же они не поженятся?
— Наверно, поженятся.
— Жди! Для того чтобы развлекаться, жениться не обязательно. Тем более на такой…
— Что значит — на такой? Обыкновенная девушка. Хорошая.
— Превосходная! Так ловко наставляет мужу рога.
— Муж у нее ничтожество. Если хочешь, это здорово, что она не погрязла в мещанстве, в накопительстве и любит Муху, у которого ни кола ни двора.
— Просто она получает от Мухи то, чего недостает от мужа.
— Не пошли, Вова.
— Почему я должен снимать шапку перед гадостью?
— Ты не понимаешь…
— Предположим, я ограниченный. А ты, широкий, мог бы жениться на такой женщине?
— Не люблю общетеоретических предположений.
— Тогда без теории. На Татьяне бы ты женился?
— Да, — ответил Витковский.
Вова забежал вперед, заглянул в лицо Стасу, ничего не увидел в темноте и спросил едко:
— Ты что, сам влюбился?
— Это тебя не касается, — на удивление резко выкрикнул Станислав, и Вова, обычно воспринимавший чужие неприятности равнодушно, как проявление неизбежного порядка вещей, а то и со злорадством, на этот раз сказал сочувственно:
— Я в твои дела не вмешиваюсь…
Мазин не умел читать чужие мысли и не знал, какой рой воспоминаний всколыхнул он в каждом из трех бывших обитателей флигеля бабки Борщихи, но увидел, что никого из них не оставил равнодушным. Из своих наблюдений Мазин привык делать надежные выводы. Он не любил крайностей, и если бы существовала шкала, на которой в диаметрально противоположных точках разместились бы Трофимов со своей феноменальной интуицией и Скворцов, не признающий ничего, кроме зафиксированных протоколом фактов, Мазин оказался бы где-то посредине. Интуиция и логика убеждали его в том, что все трое знали Гусеву лучше и ближе, чем рассказали, однако Мазин был далек от прямого заключения, что Мухин, Витковский или Курилов скрывают свое участие в убийстве, лишь считал, что если Татьяна Гусева убита не случайным грабителем, то выяснить подлинные обстоятельства ее смерти можно только разобравшись в отношениях, связывавших ее с одним, а возможно, и не с одним из этих троих, взволнованных его посещением людей.
Так, не переоценивая достижений, и сообщил он о своей работе комиссару.
— Короче говоря, Петр Данилович, если капитан Грант жив, он находится в Австралии, — процитировал Мазин напоследок, на что Скворцов, который сам зачитывался в свое время Жюль Верном, заметил:
— Вывод-то этот ложным оказался, Игорь Николаевич. Капитана в другом месте нашли.
Скворцов не мог не внести поправку, потому что держался фактов, но точку зрения Мазина понял, как понимал его почти всегда, хотя и преодолевая собственную натуру человека склонного к ясности, определенности. Много лет работали они вместе, и не перестал Мазин удивлять начальника тем, как удается ему находить правильный путь в тумане, который, по мнению Скворцова, сам он напускал. Мазин напоминал ему с детства запомнившегося фокусника, который вначале опутывал себя веревками, крепил их всевозможными узлами, а потом… раз! — и неуловимым движением сбрасывал нерасторжимые путы. И главное, при последующем разъяснении оказывалось, что движение это в общем-то и несложно.
— Верно. В другом, — вспомнил Мазин. — Возможно, и с нами так будет.
— Нечего сказать, утешил, — не удержался Скворцов, — Тоже мне, фаталист! Ты им медальон предъявил?
Этого вопроса Мазин ждал:
— Нет, Петр Данилович. Пока не было необходимости.
— Секретное оружие? — засмеялся Скворцов. — На крайний случай?
— Если хотите.
— А не заржавеет оно у тебя?
— Будем надеяться.
Но в душе он испытывал недоверие к медальону, как и вообще к мертвым, неодушевленным предметам, знал, что заговорить они могут только после того, как заговорят люди, люди же пока говорить не хотели.
— Ладно. Действуй по своему усмотрению, — разрешил Скворцов великодушно. — Что собираешься предпринять, если не секрет?
— Если не возражаете, — улыбнулся Мазин, — хочу допросить вас. Узнать кое-что о свидетелях.
— По всей форме?
— Нет. Форма и так снивелировала свидетельские показания. Я читаю бумаги. А вы общались с этими людьми…
— Понимаю. Студентов временно по боку?
— Не по боку, а с боку зайти хочу. Помните вы Павличенко?