Давняя история
Шрифт:
— Шутишь? Или кошелек нашел?
— Ах, Вова, Вова! Нехорошо сказал. Забочусь я о вас, салаги. Приобщайтесь к искусству. А из всех искусств для нас важнейшим является кино. Правильно я говорю?
— А что для тебя является важнейшим?
— Не скрою и скрывать не стану. Безумно я люблю Татьяну. Знаете, мальчики, есть такой американский фильм «Время, место и девушка»? Так вот у меня есть девушка и есть время. Место требуется. Запеленговали?
Так это началось. Стас помнил, как вернулись они с Вовой с предпоследнего сеанса, и он не увидел в комнате ничего
— А ты, Муха, не соврал?
Тот ухмыльнулся и потрепал Курилова по заросшему затылку:
— У нас без обмана.
— Ну и как?
— Шестнадцать.
— Что — шестнадцать?
— А что, ну и как? — Мухин расхохотался, довольный шуткой, и вообще довольный. — Думаю, не жалуется. Во всяком случае, мужу.
Станислава коробили и тон и слова, и он не верил им, считал, что бравирует Муха, задается, а испытывает на самом деле чувства совсем другие. И так ему захотелось убедиться в своем предположении, что не выдержал, нарушил обычную сдержанность. Спросил. Не при Курилове, конечно, а потом, наедине, после колебаний.
— Послушай, Лешка, извини, пожалуйста, я понимаю, что дело это не мое…
— Что за реверансы, Стасик?
— Скажи, как у вас с Татьяной?.. Это серьезно?
И Мухин понял сразу, как умел понимать он интуитивно то, до чего другие, поумнее, доходили медленно, понял, что хочет услышать от него Витковский:
— Серьезно, Стас, Знаешь, я даже не думал, что меня так разберет.
Витковский обрадовался:
— Это же здорово, Муха, если по-настоящему!
— Не знаю.
— Как — не знаешь?
— Да как все повернется? Она-то замужем.
— Она ж его не любит наверняка.
— Не любит. Мелкая душа. Накопитель. До капитализма, наверно, дожить собирается, как Корейко. Но с другой стороны, дом, машина, барахло… А у меня? Шиш в кармане, да вошь на аркане?
— Да разве это имеет значение, когда любишь? Будете работать, приобретете необходимое.
— Машину на учительскую зарплату? Ну, да ты прав, конечно, в основном. Не в деньгах счастье. Вот определится мое положение, куда ехать, на какую работу, тогда и решать будем.
После этого разговора Витковский пропускал мимо ушей циничные шутки Курилова, ведь настоящая правда была ему известна. И не сразу понял он, что не за друга радуется, и не за нее, Татьяну, даже, что заинтересованность от другого идет. Однако пришел день, когда понял, понял ясно, а так как был он всегда с собой откровенен, то юлить не стал, признался: «Да, я люблю ее, хотя ничего из этого получиться и не может». Открытие это, даже во второй, безнадежной половине, не огорчило Станислава. Находился он еще в том возрасте, когда влюбиться можно в человека совсем неизвестного, выдуманного в мечтах и вычитанного в книжках, но зато любовь только радует, даже, когда мучает, и тогда радует. И Станислав мучился и радовался одновременно, и заботился не о том, чтобы привлечь внимание Тани, — это представлялось ему теперь подлым, да и надежд никаких не было, — а о том, чтобы никто не узнал о его чувстве, чтобы и оно никому не помешало, и самому ему чтобы никто не мешал любить скрытно, преданно, молчаливо и безнадежно.
И как гром среди ясного неба обрушился на него разговор с Вовой.
Они были дома вдвоем, ели пельмени.
— Ну и как тебе нравится Мухина история? — спросил Курилов, помахивая над столом надетым на вилку пельменем, чтобы охладить его.
Какая история?
— Личная.
— Ты же знаешь, я не люблю этой темы.
— Любопытно, как он проскользнет между Сциллой и Харибдой.
— Ничего не понимаю.
— Не прикидывайся. Сказочная ситуация: направо поедешь — коня потеряешь, налево — зарегистрироваться придется… С одной стороны — долг чести, так сказать, с другой — выигрыш, который приходит раз в жизни.
— Что за выигрыш?
— Ирина, конечно, и все ей сопутствующее, вернее, именно сопутствующее, потому что Ирина, судя по отзывам компетентных лиц, вовсе не выигрыш.
— Вова, у тебя больное воображение.
— А ты все проспал? Они регулярно встречаются. И где бы ты думал? В филармонии! Наш Муха — меломан! Каков ловкач?
— С Ириной встречаются?
— Не с Танькой, разумеется. Ее музыкальные вкусы вряд ли простираются за пределы «Беса ме муча».
Витковский, пораженный, молчал.
— Как до жирафы доходит?
— Что же теперь будет? — спросил Станислав растерянно.
— Вот и я тебя спрашиваю, что? — заговорил Курилов оживленно, как оживлялся он всякий раз, когда речь заходила о чем-нибудь скандальном, где люди проявляли себя не с лучшей стороны. — Как приобрести капитал, сохранив по возможности невинность? А? Драма идей! Шиллеровская коллизия — любовь и долг, или Мухин на распутье.
— Вова! Неужели для тебя это лишь повод побалаганить?
— Ну, а что ж, я, по-твоему, в мировую скорбь удариться должен из-за того, что наш малопочтенный друг решил пристроиться в зятья к значительному лицу?
— Если это так, это же черт те что!
— Почему? Естественно. Малоуважаемый Муха, как и все, ищет где глубже, то есть, лучше. По-христиански очень даже понятно. Зачем ему Вятка? Если здесь тепло и сыро? Ты протестуешь против природы вещей, Стас!
Но не о Мухе думал Витковский:
— А она как же?
— Татьяна? — Вова скривился: — Нашел кого жалеть! Быстренько отыщет себе иную крепко сложенную животную особь. Любители найдутся, будь спокоен.
Стас был настолько обескуражен, что даже не пресек Вовины пошлости.
— Врешь ты все, — сказал он горько.
Курилов приподнялся и раскланялся, проведя вилкой над столом:
— Прошу извинить, если потревожил нежные чувства. Увы, жестокая правда жизни вступила с ними в неразрешимое противоречие. Помочь бессилен. Впрочем, можешь предложить оскорбленной даме руку и сердце в утешение. Это идея! Посмешишь ее, а смех, как известно, продлевает наше пребывание в этом лучшем из миров… Кстати, древние считали, что мир создан плохими богами. Остроумно, правда? Боги, и вдруг плохие! Даже боги, не Леха какой-нибудь Мухин!