Дай лапу, друг медведь !
Шрифт:
– А может, все-таки проголодается и встанет поесть?
– Не встанет. Во сне ведь медведю есть не хочется...
Возвратившись из школы, Андрюшка и Борька сразу зашли в сарай. Еда была не тронута. Из угла клети слышались едва различимые звуки - то ли урчание, то ли храп, будто там работал маленький моторчик.
– Спит, - вздохнул Андрюшка.
– Так и не привык к нам. Даже погладить ни разу не удалось...
41
Каждый день, прежде чем уйти в школу, Андрюшка и Борька забегали в сарай послушать, как спит Топтыжка. Осторожно приблизившись к загородке, они тихонько открывали дверь и замирали. Из угла, где под кучей соломы и хвои спал медвежонок, явственно доносилось монотонно повторяющееся с большими паузами: "Уррр, уррр, уррр..." Андрюшка и Борька понимающе переглядывались, так же неслышно запирали дверь и уходили из сарая, унося в сердце светлую радость и тихую грусть - их Топтыжка безмятежно спал.
А на улице свирепствовала зима. Выдалась она на редкость морозной и снежной. Сутки, двое, трое суток валит и валит снег, потом вдруг поднимется ветер и пойдут гулять по полям да перелескам шальные метели, вихря и перенося с места на место не успевший еще слежаться снежный покров. В деревенских закоулках подле изгородей и заборов метели навили сугробы чуть ли не до карнизов домов.
В этих сугробах, затвердевших от морозов, деревенские ребятишки в пору зимних каникул выкапывали для своих игр не только длинные тоннели, но и настоящие снежные залы со сводчатыми потолками и голубовато-белыми колоннами.
Занимались такими делами не только младшеклассники, но и ребята постарше. У Андрюшки с Борькой возле дома Перьевых тоже был сделан такой зал, где ребята любили сидеть на деревянных чурбачках, наблюдая за птицами, снующими в палисаднике возле кормушек.
Посмотреть на красногрудых снегирей и хохлатых, ярко расцвеченных свиристелей, слетающихся на ягоды рябины, прибегала сюда и Лариска. Первый раз увидев свиристелей, она пришла в восторг от их красоты, а потом чуть не заплакала от обиды, что к ее кормушке эти "самые лучшие птички" не летают. Андрюшка тут же слазил на чердак и принес девочке добрый десяток хороших рябиновых кистей. С тех пор каждый раз Лариска уходила из "снежного замка" Андрюшки и Борьки, бережно унося в кулечке кисточки багряных мороженых ягод.
Но по-прежнему не заходил к Андрюшке Валерка. Вообще с ним творилось что-то странное. Он все больше и больше сторонился ребят, не участвовал в играх, но к урокам всегда готовился хорошо и по результатам второй четверти вошел в пятерку лучших в классе; поведение его было безукоризненным.
Борька - добрая душа - давно простил Валерке все на свете и искренне желал, чтобы Андрюшка и Валерка помирились по-настоящему.
– Мало ли что раньше было!
– не раз говорил он Андрюшке.
– Теперь он не такой, и ты сам видишь, что худо ему одному...
Худо ли, хорошо ли - этого Андрюшка не мог сказать, но то, что Валерка действительно стал не такой, это он видел.
– Ты бы поговорил с ним один на один, - советовал Борька.
– А то мы всегда вместе, а при мне он не хочет говорить всего, что думает.
– Не хочет - и не надо, - возражал Андрюшка.
– Я и сам не буду разговаривать с ним за твоей спиной. У нас нет и не может быть секретов друг от друга.
– Да не в том дело!
– настаивал Борька.
– Он ведь знает, что нету секретов, но лучше, если ты один, без меня...
– Может, и лучше, но я так не хочу.
И все-таки Борька добился своего.
Однажды после шестого урока Андрюшка не увидел Борьки возле раздевалки. Ничего не подозревая - мало ли куда тот мог отлучиться! Андрюшка оделся и тут обнаружил в кармане своей куртки записку. На клочке тетрадного листка некрасивым, но аккуратным Борькиным почерком было написано: "Я ушел домой с Лариской. А ты иди с Валеркой и поговори с ним".
Валерка только что вышел из школы, и Андрюшка догнал его у колодца, возле которого в октябре они с Борькой замывали заляпанную грязью куртку.
Дорожка была узкая, и Валерка посторонился, чтобы пропустить Андрюшку вперед. Но Андрюшка замедлил шаг.
– Пошли вместе, - сказал он миролюбиво.
– Или все еще дуешься на меня?
– Я ни на кого не дуюсь, - сумрачно отозвался Валерка, но продолжал стоять.
Андрюшка тоже остановился.
– Послушай, может, хватит? У Борьки на тебя никаких обид нет, у меня тоже.
Валерка поднял на Андрюшку невеселые глаза и ответил:
– Знаю.
– Так в чем дело? Не будем ничего вспоминать, и Борька, ты сам теперь убедился, парень надежный.
– Вижу.
– Вот и порядок!
– Андрюшка улыбнулся.
– Значит, мир и дружба? протянул руку.
– Нет, - тряхнул головой Валерка и ступил шаг назад.
– Не могу.
– Но почему?!
– растерялся Андрюшка, невольно опуская свою руку.
– Не могу, и всё!
– По-прежнему считаешь меня... предателем?
Валерка отрицательно покачал головой.
– Тогда объясни, в чем дело.
– Ты ничего не знаешь, - выдавил Валерка после долгого молчания, и губы его задрожали.
– Никто не знает правды... Куртку-то мою... я сам порезал. И бритву... Борьке в карман...
ЭПИЛОГ
Солнечным утром, когда воздух звенел трелями жаворонков и далеко окрест разносились немолчные песни буйно токующих тетеревов, по проселку, прихваченному морозцем, двигалась от Овинцева в сторону леса странная процессия: крупная каряя лошадь неспешно тащила сани, на которых сидел дед Макар с вожжами в руках, а по сторонам саней и сзади них шла довольно многочисленная толпа ребятишек, подростков и взрослых.
Посреди саней за спиной деда Макара лежал на соломе головастый лохматый медвежонок, ловко занузданный и связанный умелыми руками Виталия Максимовича. На правом ухе медвежонка поблескивала в лучах солнца металлическая пластинка с номером, которую охотовед выписал из Бюро кольцевания специально для Топтыжки. Медвежонок щурил глаза на солнце, щупал чуткими ноздрями весеннюю свежесть и время от времени шевелился, будто проверяя, всё ли еще держат его крепкие веревки. И когда он шевелился, на груди его был хорошо заметен след браконьерской пули синеватый шрам от зарубцевавшейся раны.
На опушке, перед въездом в лес, дед Макар остановил лошадь, окинул взглядом толпу провожающих и сказал:
– Малолеткам-ребятишкам пора вертаться. Мы еще далёко поедем, устанете.
– И ты домой, - распорядился Валерка, взглянув на Лариску.
Девочка чуть не заплакала.
– Я-то ведь не совсем малолетка!
– возразила она и с надеждой посмотрела на Андрюшку и Борьку.
– Пускай идет, - тихо сказал Андрюшка.
– Обратно вместо Топтыжки на санях уедет.
Те, что возвращались в деревню, долго еще стояли на опушке. Они кричали медвежонку прощальные слова и махали руками, пока подвода и люди, идущие за ней, не скрылись в лесу. Теперь, кроме четверых ребят и деда Макара, правящего лошадью, медвежонка провожали Виталий Максимович и охотовед.