Дай лапу
Шрифт:
— Ох Анечка, здравствуй. Рада тебя слышать. Всё хорошо?… Ну и слава богу… Я по делу. Тут собаку бросили. Прекрасный пес, молодой. Сенбернар… Нет? Не возьмешь? А знакомых?… Учти, в плохие руки не отдам… Договорились.
Как узнаешь, сразу позвони… Будь добра… Да, непременно сегодня, завтра будет поздно… Спасибо, Анечка, жду.
«Раскричались, человек, человек, венец природы, а какой он венец, прости мою душу грешную? Существо на двух ногах, и бессовестное. Ну, что такого он сделал, что? Христа распял? Леса вырубил? Реки заразил и землю изгадил? Бомбу выдумал? Покажите мне — что? Дурацкие
— Да, Верочка, я. Как у тебя?… Нет?… Жалко… И у меня… Ну ладно… Не отчаивайся, ищи… Не может такого быть… Жду…
«Ни любить, ни дружить как следует не умеют, разучились, может, и умели когда, да забыли, злыми стали, жадными, эгоисты, себе, все себе, ненавижу, нет чтобы отдать, подарить, порадовать, ни сочувствия, ни поддержки, а преданность? и слова-то такого нет. А верность?»
— Сонечка! Здравствуй, дорогая. Хорошо, что застала. Прости, мало времени, я сразу к делу. Слушай, тут собаку бросили. Мальчик, чудесный, сенбернар. Великолепный. Нет у тебя кого-нибудь на примете?… Да… И что же, что большой?… Правильно, взрослый. Но он же умница, каких поискать… Поверь мне, совсем ручной. Необыкновенно послушный… Сонечка, милая, какие особенные заботы?… Ну ладно… В плохие руки не отдам… Знаю, знаю, слышала. Да, я сумасшедшая. И горжусь этим. Пока.
«Нет, не понимают, не хотят понять, любовь, только любовь, только одна любовь. И цельность. О любви еще можно поспорить, а по цельности они нас превосходят. Тут нам до них далеко».
— Да, Верочка! Прости, я всё время на телефоне… Нашла? Ах, ты, золотце мое! Дорогая ты моя, раскрасавица!..
Кто?… Сенины?… Знаю. Как же, приходилось… Не самый хороший вариант. Но — что делать? Не изверги, по крайней мере… И состоятельные… Дача у них. Летом ему там будет хорошо… Ох, подруженька ты моя верная… Да-да, завтра утром, прямо к открытию… Заедешь за мной?… Ох, растрогала ты меня… Одевайся теплее, пальто, платок, перчатки не забудь, видишь, какой октябрь — снега нет, а холод собачий… Ну, слава богу. Ага. Сделаем доброе дело… Кто-то же должен бедного короля пожалеть? Кроме нас с тобой кто ему посочувствует?
Утром следующего дня Нина Петровна с подругой своей Верой Акимовной, тоже, как и она, одинокой (мужей обе они схоронили), такой же, как и она, юной пенсионеркой, как выражалась Вера Акимовна, в девять утра уже въезжали в ворота в ветеринарной лечебницы.
Приехали они на подержанном «фольксвагене», Вера Акимовна была за рулем.
— Здравствуйте, Галочка, — ласково поздоровалась Нина Петровна с медицинской сестрой. — Николай Федорович у себя?
— Его не будет.
— Отлучился?
— Болен.
Нина Петровна удивилась:
— Я же вчера с ним разговаривала.
— Вчера — не сегодня. Жена позвонила. Что-то случилось. Ночью.
— Сердце?
— Пока не знаю.
— Доктору нужен врач, — шутливо заметила Вера Акимовна.
— Простите, Галочка… Здесь вчера сенбернар… большой такой, вот здесь сидел. Король Лир, а по-русски Вася. Мы с Николаем Федоровичем по поводу него договаривались… Вы случайно не в курсе, что с ним? Где он?
— Забрали. Увезли.
— Как увезли? Кто?
— Точно не могу вам сказать. Видела, что приезжала машина. Крытая такая, фургон. Кажется, для перевозки мебели.
— Царскую особу похитили, — сказала Вера Акимовна. — Злые люди. Предательское окружение… Тебя обманули, моя дорогая. Напрасно мы с тобой старались. И Сениных обнадежили.
— Галочка, — поинтересовалась Нина Петровна. — Вы сказали, фургон для перевозки мебели?
— Да.
Подруги переглянулись. В глазах Веры Акимовны вспыхнуло недовольство, упрямство, непреклонность, сердитый азартный блеск — она как будто настаивала, призывала Нину Петровну просто так не сдаваться, попробовать собаку найти, спасти, что-то предпринять, сделать. Если, конечно, несчастный Василий жив, если его еще не усыпили.
— Знаю, я слышала, он как-то при мне говорил, — вспомнила Нина Петровна. — У Николая Федоровича есть знакомый, который работает на мебельном складе. Кажется, где-то в Сокольниках. Если не ошибаюсь, Ростокинский проезд. Его туда увезли?
— Понятия не имею.
— Как вы думаете, нельзя Николаю Федоровичу позвонить? Уточнить, где находится этот склад?
— Вы не расслышали? — усталым голосом попеняла Нине Петровне медицинская сестра. — Доктор болен.
— Вперед, дорогая. По коням, — скомандовала Вера Акимовна, обнимая подругу. — Прокатимся. Это не так далеко.
— Пропал, — опечалилась Нина Петровна. — Вот черт. Опоздали.
Вера Акимовна подхватила подругу под руку, и повела к машине.
— Я тебе говорю, встряхнись.
Мебельный склад они отыскали на задворках парка, за трамвайными путями, в районе Оленьих прудов. Он спрятался в глубине нежилого квартала, среди невзрачных фабричных строений, ракушек и гаражей.
Вера Акимовна поставила машину не у ворот, а неподалеку, в укромном месте. На всякий случай, чтобы не привлекать внимания. К самим воротам они подошли под ручку, пешком, как две праздные пожилые дамы, которым просто любопытно узнать, можно ли на этом складе что-нибудь полезное приобрести.
У ворот нажали кнопочку, позвонили и минут пять терпеливо ждали, надеясь, что кто-нибудь выйдет к ним или откроет дверь проходной.
За высоким глухим забором было подозрительно тихо. Никто к ним не выходил.
— Безобразие, — заворчала Нина Петровна. — И это у них называется рабочий день. По крайней мере, какой-нибудь мордатый охранник должен у них быть?
Оглянувшись по сторонам и убедившись, что за нею никто не подсматривает, Вера Акимовна распахнула полы пальто и подтянула повыше юбку.
— Старость — не радость, — вздохнула она.
Опустилась на колени и заглянула в подворотную щель.
— Что там? — спросила Нина Петровна.
— Яйца Фаберже. Клондайк, — ответила Вера Акимовна. — Сама посмотри.
— Ты мне все загородила.
— Поместишься, не барыня. Сюда смотри, в дырку.
Нине Петровне жаль было колготок, не хотелось пачкаться. Она выбрала местечко посуше, где щепок поменьше, и, кряхтя, с неудовольствием, преодолев брезгливость, опустилась на колени.
— Ну? Убедилась? — упрекнула подругу Вера Акимовна. — Что я говорила? Фекла неверующая.