Дайте нам крылья!
Шрифт:
Мужчина смягчился и закивал:
— Детишки у них были. Один вроде только-только ходить начал, а второй и вовсе грудной. Да, точно.
— А мужа ее вы видели?
Хозяин громогласно расхохотался.
— Ну да, разок видал. — Он покачал головой, хмыкая и словно не веря своим глазам.
— Почему вы смеетесь?
— Такого раз увидешь — век не забудешь, — ответил он.
Я насторожился всерьез. О, эта знакомая щекотка под ложечкой, и это знакомое ощущение, будто в мозгу замигала красная лампочка: мол, внимание, сейчас случится что-то важное, сейчас сложатся еще два фрагмента в головоломке.
Улыбнувшись,
— Что же в нем такого незабываемого, в муже Эбби Ли Райт?
Хозяин снова хохотнул.
— Крылья! Вы бы видели — не крылья, а цирк какой-то или там цыганская юбка. Я таких в жизни не видал — тут тебе и малиновое, и голубое, и зеленое, и еще в золотую полосочку.
Я сидел за уличным столиком возле кафе под скромным названием «Самолучшее кафе на свете» в Центральном квартале. По правде говоря, слово «уличный» применимо здесь чисто теоретически: извилистая улочка больше похожа на туннель, потому что дома, лавки, склады смыкаются над головой, погружая мостовую и тротуары в вечные сумерки. В этой части Центрального квартала, самой многолюдной, хорошо живется разве что вампирам: солнечные лучи им точно не грозят. Зато и Хищник не выследит с высоты — не увидит ничего, кроме раскаленной, как печка, саванны залатанных, ржавых, расхристанных крыш.
Я передвинул стул: с одного боку меня поджаривал поток горячего воздуха из пекарни напротив, а с другого поддувал вентилятор из зальчика «Самолучшего кафе». Было еще раннее утро, но по хребту у меня уже стекала струйка пота, а рубашка под мышками промокла. Запах пряностей и яичницы из кафе соперничал с химическими ароматами розы и лайма с мыльной фабрики и вонью грязной воды, засорившейся канализации и вытяжек.
Вышла официантка и поставила передо мной местный комплексный завтрак — горячее солодовое молоко и свежевыпеченные пресные лепешки с маслом.
— Спасибо. — Я подумал, не спросить ли у нее про Миру, но потом решил, что не стоит. Па Зи не назначил точное время, просто сказал, чтобы я ждал ее здесь с утра.
Я изучил инфокарту. Смертельная усталость понемногу перетекала в эйфорию, которая иногда настигает, когда дня два подряд почти не спишь: настроение у меня ни с того ни с сего взлетело до небес при мысли о визите в дом, некогда принадлежавший Эбби Ли Райт. Новый хозяин сообщил мне именно то, что нужно, чтобы подтолкнуть расследование в нужном направлении — и я нашел ее, ту самую Эбби Ли Райт.
Жену депутата Дэвида Бриллианта.
Офонареть, вот что я вам скажу.
А значит, Луиза, то есть по крайней мере какая-то Луиза, работала у Дэвида Бриллианта. Райт и Бриллиант — богатенькие летатели, у них, само собой, полон дом прислуги, в том числе и няня для их — я проверил — да, двоих детей. Откуда у них, интересно, взялись дети? Я пристально рассмотрел фотографии Эбби Ли — тощая, как большинство летателей, но это ничего не доказывает. Теперь главное — выяснить, работает ли у них сейчас кто-то по имени Луиза. Если нет — куда подевалась? Если пропала — почему не заявили в полицию?
Я поднял голову от инфокарты и поглядел вдоль забитой людьми темной улицы. Прекрасно знаю эти трущобы. В прошлой жизни, когда я был полицейским офицером, здесь были мои охотничьи угодья, но я уже давно сюда не наведывался. Сколько я тут наловил осведомителей, мелких жуликов и шестерок крупных шишек — и не сосчитать.
Я отхлебнул молока. Когда я пробирался сюда, петляя в грязи между хижинами, то наткнулся на табличку, которую раньше не видел: «Станционная улица». Станции тут никакой не было, да и улицы тоже — просто длинный округлый бетонный холм, словно хребет поселения. Топая по бетонному полукругу шириной метра три, не меньше, я вдруг вспомнил, что это — огромный, вечно протекающий трубопровод, шедший от водопроводной станции. Вот почему «Станционная улица». Понял. Очень остроумно.
Кам с сотрудниками классифицировала Центральный квартал как «зрелые» трущобы. То есть среди хижин тут попадались бетонные, а жители организовали себе кое-какие удобства, например, ворованное электричество. В некоторые лачуги провели даже водопровод от той самой станции — и в Венеции, и почти во всех Предместьях это была неслыханная роскошь, — и у всех были телевизоры или инфопластины.
Даже в гробовой полумгле Пятого Бокового проезда жестяные и бетонные стены вокруг меня сияли всеми оттенками аквамарина, бирюзы, шафрана и ядовито-розового — в точности как я помнил: их покрывали археологические напластования краски, наклеек, граффити, настенных росписей и плакатов с рекламой фильмов, зубной пасты, бензина, политиков. Там и сям двери обрамляли цепочки розовых и оранжевых лампочках, потусторонним светом сиявших в утреннем сумраке, — они заманивали в игорные притоны и душные бары («Гром и молния», «$тервочка» и «БАР БАР БАР БАР!» — в общем, сразу становилось ясно, что соваться туда не следует).
Мимо «Самолучшего кафе» продефилировала компания девочек-подростков. К одной из них подбежала женщина — к той, у кого по спине струились роскошные волосы, щедро украшенные цветами жасмина и перевитые змейкой со стразами; живая сначала даже испугался, что змейка живая. Волосы у девицы были длиннее юбчонки. Девица с женщиной о чем-то коротко поспорили. Компания лениво двинулась дальше. Женщина свернула к кафе — на ней были лиловые брюки и рубашка, на запястьях и на шее блестели лиловые бусы. Мира.
Я помахал ей. Она подошла, качая головой, и села, положив на стол сумочку и темные очки.
— Все нормально?
— Ох уж эти девчонки! — Мира закатила глаза.
Неужели девица со змейкой, — та самая скромница Элли, которую я видел в школьной базе данных? Ну что ж, напомнил я себе, Центральный квартал есть Центральный квартал.
Подошла официантка. Мира заказала чаю.
— Спасибо, что согласились встретиться со мной, — начал было я, но Мира оборвала меня жестом.
— Я вам ничего не принесла, — сказала она.
— А, ясно.
— Ничего вам не ясно, раз вы взяли и попросили меня рискнуть работой. — Мира огляделась. В нескольких кварталах дальше по Пятому Боковому проезду послышался мерный перестук.
— Извините, — проговорил я. — Я понимаю, что прошу слишком много…
— Нет, — отрезала Мира. — Вы просите невозможного.
— Ладно, — кивнул я. — Зачем же вы пришли?
Мира поглядела в чашку.
— Вам надо выговориться, — произнес я.
Она подняла голову, глаза у нее блестели.