Дайте нам крылья!
Шрифт:
Я встал из-за обеденного стола. Церковные проекты не дали мне никакой зацепки, я не нашел ни единого упоминания о Луизе.
В голове стоял туман, я вновь попытался худо-бедно навести в квартире порядок, но в результате под вечер завалился на диван, а порядка почему-то так и не настало.
Я лежал и смотрел новости, и ощущение было такое, что диван обволакивает меня какой-то гнусной серой массой, которая липнет к ногам, к рукам, а хуже всего — просачивается в мозги, тянет клейкие нити к каждой мысли. А вдруг я подцепил какую-нибудь смертельную хворь? Может, надо пойти сдаться в больницу? Мне было не пошевелиться. В конце концов я заснул — прямо под бубнеж новостного канала, под чередующиеся репортажи об оползнях, муссонах и чемпионатах.
Спал, спал, а когда проснулся, долго лежал без движения, глядя в экран: что-то я отвык смотреть новости. С каждой минутой во мне крепла уверенность, что Пери и Хьюго погибли. А ведь стоило мне пойти с этим делом прямо к Хенрику, все обошлось бы — или нет? Если они погибли от рук Хищника или в бурю, я бы все равно не успел их спасти — с моего возвращения с Окраин прошло тогда меньше суток. Зря я вообще взялся за это дело, вот в чем была моя ошибка. Я с самого начала понимал — хорошего не жди, а теперь мне ткнули в нос: нечего было жадничать, нечего было связываться с Чеширом, сам виноват! Конечно, это он страшно подставил Пери и собственного сына, но я-то чем лучше? Он использовал Пери к собственной выгоде, а я, похоже, тоже действовал в собственных интересах, а не ради нее и Хьюго.
Я перевернулся на спину и стал изучать узор из трещин и облупившейся краски на потолке. Даже на спине дышать было трудно, грудь сдавило, как будто ребра обвил удав. Я пощупал лоб — вроде бы температуры нет. Решил принять обезболивающее — а что еще делать-то, когда все болит? — но не было сил встать и рыться в аптечке.
Даже не верится, что дело попало ко мне всего неделю назад. Столько всего случилось — как будто я ступил на порог Чеширова дома полгода назад. Пора подвести предварительные итоги. Большинство пунктов в списке — потери, причем тяжкие: получил Плюша — но тут же потерял, Тадж не подлежит восстановлению, квартиру перевернули вверх дном с непредсказуемыми последствиями для моей будущей карьеры и репутации, Пери и Хьюго я нашел — и тут же потерял, а теперь еще и Томаса могу потерять.
Мысль о Томе придала мне немного сил, и я, кряхтя, уселся. Самое время ответить Лили на сообщение, которое я получил в пятницу вечером. Подумаешь, три часа ночи. Она небось ждет не дождется ответа — ну так она его получит, за мной не заржавеет.
Проснулся я через несколько часов, уже в понедельник утром— и по-прежнему на диване. И новости по-прежнему бубнили. Первая мутная мысль, всплывшая в мозгу, была поговорить с Хенриком, но когда я вытащил инфокарту из кармана, где она втыкалась мне в ребра, то увидел, что Хенрик уже прислал мне сообщение с первой сессии общенациональной конференции, которая должна был продлиться до вечера. Выходит, сегодня до него не достучаться, и пробовать не стоит.
Остаток утра я копал информацию, полученную от Бриллианта. Телевизор оставил включенным. Со мной рвался поговорить Чешир, но я не ответил. В два часа дня началась трансляция заседания парламента. Я поднял голову. Вдруг увижу Бриллианта за работой? Мог бы и раньше догадаться поглядеть, как там дела в парламенте. Решали вопрос о проекте высокоскоростной железной дороги. Камера проплыла по залу. Крылатых депутатов раз-два и обчелся. Вот и Бриллиант. По-моему, спит и видит сны. Плотно пообедал, небось. Я опустил голову и стал работать дальше.
Кто-то взял слово. На диво мерзкий голос, сиплый, прерывающийся на каждой фразе, чтобы перевести дух. Я снова поднял голову и хотел выключить телевизор — и застыл, как громом пораженный. Это был Марабу, тот самый долговязый плешивый тип, которого я видел в кабинете Бриллианта. Оказывается, Марабу у нас депутат, как и Бриллиант. Ну да, Бриллиант говорил, что сотрудничает с третьими сторонами. Кто н такой? Я запустил программу распознавания личности по изображению и подождал, пока она думает. А пока ждал, вслушался, что он говорит.
Это была настоящая бомба. Марабу напустился на летателей, в том числе на Бриллианта, всячески их клеймил и обличал — мол, это дьявольские твари, мерзкая помесь, чья дерзость, высокомерие и противоестественный набор человеческих и животных черт навлекут на все человечество гнев Господень. Камера показала Бриллианта — тот со скучающим видом глядел в сторону.
И это Марабу. Которого Бриллиант назвал своим другом.
Программа выдала имя-фамилию. Марабу звали Харрис Уотерхаус.
А был Уотерхаус не кем-нибудь, а депутатом от партии «Корни».
Вот зараза-то какая! Очень неприятный сюрприз. По шее и рукам у меня побежали мурашки — запахло паленым. Я потер лоб. А ведь мне так хотелось больше ни за что, никогда не впутываться ни в какие истории, связанные с «Корнями»!
Мне хотелось заорать Бриллианту: «Ты сам-то понимаешь, во что вляпался?!»
Увидеть, что Уотерхаус — депутат от «Корней», было не просто неожиданно: как будто открылась старая, скверно поджившая рана. Партия «Корни» — «респектабельный» фасад секты «Корни», и меня мутило при одной мысли о том, что она завоевывает популярность. Сам Троица Джонс в жизни не стал бы подчиняться парламентской дисциплине, однако у него хватило хитрости проделать определенные маневры, чтобы вывести на политическую арену нескольких своих последователей, которые на первый взгляд казались людьми вполне здравомыслящими. Если Троица и был безумен — а многие полагали, что так и есть, — значит, в его безумье была система, да еще какая.
А еще «Корни» настаивали на том — и у них хватило сообразительности объявить это вкладом в общественную жизнь, — что необходимо поддерживать численность неизмененных человеческих особей, дабы выстоять в бесчисленных неведомых катаклизмах. Эта точка зрения снискала им некоторую симпатию и поддержку в обществе. Кое-кто так и рвался голосовать за депутатов от «Корней», несмотря на сомнительные и даже преступные делишки секты. Просто им нравилось, что консервативная секта сохраняет популяцию генетически неизмененных людей, а мириться с болезнями и уродствами избиратели предоставляли другим — собственно, самим членам секты. Выходит, если Уотерхаус отказался лечить свою лысину и прочие отклонения, вроде сиплого голоса и неестественно длинных рук и ног, это не чудачество, а символ — более того, бесспорное доказательство — его верности «Корням».
Только вот что они могут дать друг другу — Церковь Святых Серафимов и партия «Корни»? Вообще-то их друг от друга тошнит: каждый отстаивает именно то, что другой люто ненавидит. Может быть, они поддерживают друг друга по маленькой в борьбе за места на скамье оппозиции — ты мне, я тебе. «Враг моего врага — мой друг» и все такое прочее.
Я выключил телевизор и еще раз поглядел в настольную инфопластину. Вроде бы никто туда не лез и ничего не повредил, но абсолютной уверенности у меня не было, и чем дальше, тем сквернее становилось на душе. Я пытался разогнать тучи, но в конце концов дошло до того, что я выбрался из-за обеденного стола и взял темные очки, кепку и инфокарту. Не мог я больше сидеть на месте, лучше уж пойти поискать Плюша.