Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
Шрифт:
— Быстро они, — только и нашёлся сказать Святослав Ярославич.
— Быстро, — подтвердил беглый тьмутороканский князь. — У Ростислава в дружине «козарин» с Дона был, так что они уже за него. Донцы нас, может, и пропустят, своей силы противостать твоей рати у них не наберётся. А только как бы той порой в спину нам не ударили, когда с Ростиславом на рать станем.
Глеб уже ушёл спать, а Святослав Ярославич всё ещё сидел в полутёмном покое с чашей в руке, слепо глядя в волоковое оконце. Невольно вспомнилась собственная злость при вести о том, что сотворилось в Тьмуторокани.
Сам добрый воевода, черниговский князь тут же невольно оценил сделанный Ростиславом бросок от Червонной Руси к Тьмуторокани. И уж вестимо, не на пустое место шёл волынский князь, были и пересылки меж ним и тьмутороканской господой, были!
В приступе ярости хотел было Святослав Ярославич вести полки на Волынь, осаждать Владимир, взять в полон жену и сыновей Ростислава.
Одержался.
Честь княжья не дозволила.
Не в обычае было ещё на Руси брать заложников из числа родни. Изяслав, тот не умедлил бы, — скривился черниговский князь с немалой долей презрения к старшему брату.
Он — нет.
Святослав не кривил душой сам перед собой — он предпочитал скорее Тьмуторокань потерять, чем честью своей и сыновней поступиться. Даже если и сам сын будет против того…
Кмети начали прибывать уже с утра — пока что здешние, путивльские. Святослав подымал на мятежного князя не только собственную дружину, но и боярские — мало не со всей земли. И бояре шли, хоть и не особенно охотно, но шли. Мало того, что Ростиславля выходка рушила весь закон наследования на Руси, так он отнимал у Чернигова и всей Северской земли восходную торговлю, коя вся шла через Тьмуторокань. Это было настолько весомо, что сто двадцать лет спустя стремление достичь «Тьмуторокани-града» бросит в походом Дикое ещё одного северского князя — Игоря Святославича, героя бессмертной поэмы.
Кмети шли. Примчался вестоноша — черниговский полк уже на подходе. Всей рати у Святослава и впрямь набиралось уже даже и побольше тысячи, перевалило и за пятнадцать сотен.
В поход выступили на третий день, отослав черниговцам наказ догонять у верховьев Дона.
Но с первого же дня поход у Святослава и Глеба не заладился. Внезапно навалилась зима — до того два дня хлестал мокрый снег с дождём, а после вдруг ударил мороз. В Северской земле навыкли, что зима приходит самое раннее, в студень-месяц, а до его начала Святослав рассчитывал уже и Тьмуторокани достигнуть. Не вышло.
Святославля рать остановилась, даже не отойдя от Сейма, у самого Путивля. Обезножели и начали падать кони, не хватало кормов.
Снег падал хлопьями, с восхода тянул лёгкий ветерок.
— Крепчает, а? — Глеб потёр замшевой перчаткей стынущее на холод ухо. Ветер и впрямь усиливался — медленно, но верно. — Глядишь, и настоящая вьюга начнётся?
— Кто знает? — дружинный старшой Жлоба пожал плечами, с беспокойством глянул на господина. — Надел бы ты шелом, княже, а?... неровён час…
— Брось, Жлобе, — усмехнулся князь, покрепче натягивая на голову шапку. — Откуда тут Ростиславичам взяться? Альбо половцам? Зимой-то?
Жлоба недовольно дёрнул усом. Зима — не зима, а только…
Пронзительный свист заставил вздрогнуть коней и людей. Свистел дозорный с самой кабаржины.
Жлоба дёрнулся, и меч словно сам собой вмиг очутился в его руке. Дружинный старшой махнул второй рукой, и в дробном топоте копыт и лязге железа дружина вымчала на гребень, топча прибитую снегом сухую степную траву.
— Надень шелом, княже! — жёстко бросил Ростиславу Жлоба, едва они оказались наверху, и на этот раз Глеб Святославич послушал старшого безо слова.
Сквозь снеговую пелену где-то вдалеке мельтешились чёрные точки.
— Люди?
— Люди, — утвердительно ответил Жлоба, почти радостно играя мечом — надоели старшому бескровные и неудачные одоления на враги и неудачный же поход по заледенелой степи. — Досягнём, княже?
— А давай, — весело бросил князь, тоже вытягивая из ножен меч. — Прощупаем, кто таковы.
Опасности не было никакой: ну сколько там этих степных бродяг — ну десяток, ну два. А с ним — сотня кметей, засидевшихся без дела.
Заснеженная степь качнулась, метнулась навстречь в конском топоте, в свистящем и плюющим снегом встречном ветре. Один перестрел, другой, третий, четвёртый!
Чужаков и впрямь оказалось немного — всего дюжина. Ни стяга, ни знамена на щитах… да и щитов-то нет. Кояры и стегачи, кожаные и набивные шеломы. Половцы? Торки? «Козары»? Какая разница?!
С лязгом сшиблась сталь — чужаки не струсили, не ударили в бег, хоть их и было ввосьмеро меньше.
Княжьи кмети не удивились внезапной стычке. Чужаки — без колебаний схватились за оружие.
Не спрашивают имени на меже Степи и Леса!
Кровь горячими каплями протаяла снег, разом пали двое у чужих и один — у князя Глеба.
Сам князь схлестнулся с молодым парнем в кояре — даже усов не было видно на юном лице, которое даже под набивным шеломом вдруг показалось Глебу чем-то знакомым. Оружие дрожало в руке, меч словно сам рвался убивать — князя охватила злоба. И неважно, что неведомые чужаки, скорее всего, никоторым боком не касались его распри с Ростиславом Владимиричем!
Пусть!
Пустить кровь! Хоть кому! Хоть так дать выход!
Скрестилась сталь, высекая искры, но князь, с малолетства навыкший владеть мечом (сначала деревянным, а после — и боевым!), легко выбил меч из руки чужака, обратным движение клинка сшиб с его головы набивной шелом. Парень чуть прикрылся рукой, в робкой попытке защититься, а второй рукой тем временем судорожно рвал с пояса нож, не замечая, что захватил одновременно и рукоять, и шитые мелким тьмутороканским бисером ножны, и ножа ему теперь не вырвать и до самого Корочуна.