Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
Шрифт:
Война меж русичами до сих пор была как-то в диковину, невзирая на междоусобицы Святославичей и Владимиричей. Да и с последней усобицы минуло больше сорока лет… непривычно.
Шепель встретился взглядом с Ростиславом Владимиричем. Князь несколько мгновений смотрел в глаза своему новому кметю, потом вдруг весело подмигнул. Мы победили, кмете! — говорил княжий взгляд. — Не сумуй!
Шепель отвёл взгляд. На душе отчего-то было тягостно.
Наутро черниговцы уходили на лодьях. Буря за ночь утихла, оставив на песке выброшенных, рыб, крабов и медуз, обломки брёвен и досок.
На вымоле Глеб Святославич остановился.
— Куда теперь-то, княже? — устало спросил как-то враз поникший дружинный старшой.
Князь не ответил. Мрачно оборотился в сторону Тьмуторокани, глядел ненавидяще.
— Ай в Корчев? — настаивал тупо старшой.
— Ай не слышал, чего бояре здешние решили? — бешено глянул в ответ князь. — Нешто думаешь, если Тьмуторокань за Ростислава решила, так Корчев решит иначе?! А Порей с кметями на лодьях откуда пришёл, по-твоему, не с Корчева? Не с моря же они такие свежие!
Князь захлебнулся воздухом. Отдышался, махнул плетью:
— Небось дня три в Корчеве ждали, пока Ростислав с конными из степи не подтянулся. Да и в рати у Порея не одни волыняне стояли — корчевцы тоже!
Дружина молчала в ответ на горькие слова князя.
— Ну, ничего, — холодно бросил Глеб. — В Чернигов поедем. К отцу.
Он вновь оборотился к Тьмуторокани и погрозил плетью:
— Ужо попомнишь, Ростиславе!
Копыта глухо и гулко стучали в мёрзлую землю, уже кое-где расцвеченную белыми звёздочками первого снега. Крупные снеговые хлопья висели в воздухе, кружа на ветру, цеплялись за ресницы и волосы, мягко щекотали лицо.
С первого снега всегда какая-то неизъяснимая радость, словно душа, устав от осенней мерзопакостной слякоти, от расквашенных в тесто дорог, от жухлой посерелой травы, от голых ветвей, радуется белой чистоте, хоть, обыкновенно, и недолгой.
Глебу Святославичу радоваться было особенно нечему, но всё одно на смурной с самой Тьмуторокани душе как-то посветлело. Но лёгкий и противный страх не прошёл. Страх перед отцовым гневом…
Князь понимал, что особенно строгого наказания ждать от отца не стоит: ни опалы, ни, тем более, казни. Но едва он представлял жёсткое, словно из дуба вырезанное лицо отца, бритое, со сведёнными густыми бровями, серо-стальные глаза, плотно сжатые губы с подковой светлых усов — и страх вновь против воли медленно и противно закрадывался в душу, отдавал слабостью в колени.
Вспоминался долгий путь от Тьмуторокани — на море как раз грянули первые осенние бури, и Глебовы лодьи отнесло к северу, в устье Дона. Пришлось идти вверх по Дону, а после — горой до самой Северской земли.
Насмотрелся Глеб Святославич…
Отец встретил Глеба в Путивле, у самой степной межи Северского княжества. Подъехали, спешились, внимательно, безотрывно глядя друг на друга. Потом вдруг единовременно, рывком обнялись.
И тогда противный страх вмиг прошёл. Прошёл тогда, когда Глеб увидел в глазах отца не гнев, не злость даже, а единственно облегчение — что сын невережоным добрался до отчей земли.
После сидели в тёплом покое путивльского крома, пили мёды. За стеной, в гридне, шумели дружины обоих князей.
— Рать соберём завтра же! — горячился Святослав, откидывая со лба длинный чупрун, отпущенный по памяти того ещё, древлего Святослава. Хотя и то сказать — какой он древлий — ста лет не прошло с того, как погиб. — Вестонош я уже разослал, с завтрева дружины боярские подходить будут. Много рати у него, сыне?
— Не особенно, — задумчиво отозвался Глеб. Он отцовой уверенности не разделял. — Сотен пять будет, должно быть…
— Всего-то, — отец усмехнулся. — Тысячу кметей выставим, не меньше, не устоять против нас Ростиславу.
— Тут другое, отче, — Глеб невольно поморщился. — Дружины-то у него немного, то верно, только…
— Что? — веселье черниговского князя вмиг куда-то исчезло, скрылось. Глеб невольно вздрогнул от острого отцова взгляда.
— Тьмутороканская господа вся за него, это первое, — начал перечислять Глеб. — И Колояр Добрынич, и иные прочие — все.
— Так, — медленно темнея ликом, с каменной тяжестью уронил Святослав.
— Он там Великую Тьмуторокань создать мнит, — мотнул головой Глеб. Коротко, в нескольких словах, он рассказал о, что говорили ему в Тьмуторокани и князь Ростислав, и тысяцкий Колояр.
— Вон как, — недобро протянул отец, вмиг всё поняв. Глеб заподозрил даже, что у черниговского князя и у самого была подобная задумка, да только которы со старшим и младшим братьями мешали. Не для того ли он меня на Тьмуторокань и всадил, — подумалось вдруг.
— На его стороне кубанские «козары» будут, это второе, — продолжил сын. Святослав наморщил лоб, пытаясь понять.
— Которые козары?
— Да уж не те, которых пращур Святослав Игорич громил, — Глеб дозволил себе даже и ухмыльнуться. — Русичи кубанские, нашего языка люди. Их сейчас по всей Степи «козарами» зовут, раз у хакана под рукой ходили когда-то.
— И велика ли сила их? — Святослав прищурился.
— Да не мала, отче, — устало ответил сын. С долгой дороги да со ставленого мёда начало вдруг клонить в сон. — Так что и рать собирать надо немалую.
— И третье есть? — на бритой челюсти черниговского князя вспухли желваки, жёсткая, выветренная кожа шевельнулась, пошла буграми.
— Есть, отче, — подтвердил Глеб. — Я сюда по Дону ехал, там русичей тоже немало. И каждый третий, а то и второй грезит о сильной Белой Веже. И степи окорот ищет. И видит его в Ростиславе.