Деде Коркут
Шрифт:
Бейрек молвил:
— Голову сложу за Газана. Сколько лет был я пленником — от друзей своих, от народа не отрекся. И теперь не отрекусь. Хоть на сто кусков меня разруби!
Аруз посмотрел на джигитов — видит, никто не трогается с места, сам обнажил свой черный меч, ударил Бейрека по правому плечу, облилось оно кровью. Голова Бейрека опустилась. Джигиты тихо разошлись. Каждый сел на своего коня. Бейрека тоже посадили на его коня, сзади него посадили человека, он поддерживал тело Бейрека, довез до его удела, положил на землю, укрыл буркой и
Бейрек застонал, Банучичек прибежала на стон. Увидела залитого кровью Бейрека, обмерла. Бейрек тяжело дышал. Он спешил поведать о происшедшем.
— Любимая, — молвил он, — не медли. Скачи в дом Газана, скажи: Бейрек приказал тебе долго жить. Скажи, пусть не прощает мою кровь дяде своему предателю Арузу. Скажи: пока Аруз со своими мерзавцами не явился сюда, не разграбил и не разрушил все, пусть Газан сам к нему нагрянет. Я ухожу, оставлю Газану тебя, сестер моих, старого отца моего и мать, пусть он это знает.
Так сказал Бейрек и закрыл глаза. Банучичек, рыдая, упала на труп.
…И Газан рыдал, утирая глаза рукавом. И джигиты плакали рядом с ним.
На вершине Высокой горы плакал Гараджа Чабан, осыпая себя камнями.
У родника, под ивой, плакала Гюнель. Турал хотел утешить ее, но не мог.
Газан удалился к себе и велел никого не пускать.
Турал подошел к Гылбашу.
— Гылбаш, отец семь дней не выходит, — молвил он. — Может, ты бы к нему вошел?
Гылбаш отвечал:
— Ты сын, ты и войди!
Они вошли к Газану вдвоем. Турал молвил:
— Отец, мы лишились славного джигита. Он сложил свою голову за нас. Завещал тебе не прощать его крови, отомстить за нее. Что выйдет из плача? Пойдем посчитаемся со злодеями, отомстим за кровь Бейрека!
Газан поднял голову:
— Да, кровь за кровь, сын мой! — отвечал он. — Теперь и ты говоришь это. Значит, быть посему. Гылбаш, скачи, пусть вьючат на коней запасы оружия. Пусть джигиты будут готовы.
И джигиты вооружились, снарядились, сели на коней. Подвели каурого коня — Газан сел в седло. Запели трубы, ударили барабаны.
Не различая дня и ночи, шло войско.
Газан наклонился к сыну.
— Сын мой Турал, — молвил он, — эта битва будет роковой. Или они нас, или мы их. Нужно, чтобы в этой битве ты проявил доблесть, был мне опорой, заменил Бейрека.
Турал оглянулся. Плачущая Гюнель вышла за пределы края Баят и смотрела вослед Туралу.
До Аруза и его людей дошла весть. И они вооружились, снарядились, сели на коней, выехали навстречу Газану. Началась битва. Зеленогрудые древние горы такой схватки не знали. Глубокие тесные ущелья такого побоища не ведали.
Стоявший на вершине холма Деде Коркут умолял джигитов прекратить братоубийственную бойню. Никто не слушал его.
Алп Аруз погнал коня навстречу Газану, закричал:
— Эй, Газан, ты мой противник! Ступай сюда, я снесу тебе голову и брошу псам!
— Эй, Аруз, ты мой противник! — крикнул Газан. — Ступай сюда, я покажу тебе, как подлым коварством губить храбрых мужей!
Аруз ударил Газана мечом, но даже не ранил его — промахнулся. Дошла очередь до Газана. Острым копьем он пронзил грудь Аруза, сбросил его с коня на землю, обнажил меч, хотел отрубить ему голову, как вдруг взор его упал на Турала. Газан увидел полные ужаса глаза сына и в ту же минуту принял решение. Указав на Аруза, он произнес:
— Сын мой Турал, голову ему отрубишь ты!
Газан ускакал, врезался в гущу боя: будто в стаю черных гусей ворвался сокол.
Турал слез с коня, поднял меч, но опустить не смог. Он увидел глаза Аруза, молящие о пощаде, вложил меч в ножны, вскочил на коня, поскакал. Аруз медленно приподнялся на локте, из последних сил наложил стрелу на лук, прицелился в удаляющегося Турала. Выстрелил. Стрела задела спину Турала, полилась алая кровь. Он обнял коня за шею, приник к его гриве, ноги его не оставили стремян, он остался на весу… Конь вынес раненого хозяина с поля битвы, поскакал в сторону гор. Увидев, что стрела достигла цели, Аруз довольно улыбнулся, но от боли рот его искривился, голова склонилась набок, он испустил дух.
На поле гибли джигиты.
И конь Газана, и сам Газан были ранены.
Карабудаг погиб, Аман погиб, Дондар погиб.
И джигиты, и кони падали один за другим.
…Всадник под черным башлыком все еще вертелся на поле боя. Ему навстречу выехал джигит под белым башлыком, ударил его мечом, скинул с коня, хлынула кровь. Когда всадник под черным башлыком свалился на землю, башлык с его лица упал. Это был Ялынджык. Собрав последние силы, он вонзил копье в спину джигита под белым башлыком. Джигит упал с коня, растянулся на земле. Ялынджык умирал, но в смертный час он хотел узнать, кто убил его и кого убил он. Слабым движением руки он отвел с лица противника белую накидку. Это была Банучичек. Она умерла.
В тот же миг и Ялынджык испустил дух и, упав у ног Банучичек, стал недвижим.
Людские тела, конские туши каменели, превращались в статуи.
Однако и статуи теряли очертания, превращались в груды камня. Теперь на широком поле не осталось ничего, кроме причудливых каменных глыб.
Стоящий на вершине холма Деде Коркут плакал, закрыв лицо руками.
Конь Турала скакал, уносил хозяина далеко в горы.
Меж каменных груд на поле бродили плачущие девушки, женщины, старухи с распущенными волосами. Среди них была и статная Бурла-хатун, и Гюнель. Женщины выкрикивали имена джигитов и причитали:
— О Газан! О Аруз! О Аман! О Карабудаг! О Турал!…
Деде Коркут, сидя у своей могилы, играл на кобзе. Его повествование подошло к концу. Деде Коркут говорил:
— Где славные джигиты, о которых я поведал? Где те, кто твердил: весь мир — мой? Смерть взяла, а земля скрыла. За кем остался тленный мир? Земная жизнь, ты приходишь и уходишь. Твой конец — смерть, о земная жизнь! Старый Коркут, ты умираешь, знай это. Караван ушел, ты опоздал, знай это. Сколько ни живи, конец — смерть, исход — разлука.