Деде Коркут
Шрифт:
— Я сам буду играть, — сказал он, достал из-под рубашки кобзу, сел у входа в шатер.
Статная Бурла-хатун гневно молвила:
— Эй, безумный! Пристойно ли без спроса идти туда, где сидят женщины и девицы?
Бейрек отвечал:
— Госпожа, мне позволил это сам Газан-хан. Никто не смеет мне перечить.
Бурла-хатун молвила, обращаясь к женщинам:
— Раз ему позволил Газан, пусть сидит. — Потом спросила у Бейрека: Будь по-твоему, безумный озан, но чего ты хочешь?
Бейрек отвечал:
— Госпожа, я хочу сыграть
Банучичек, закрывшая лицо красной вуалью, сидела за занавеской, ее не было видно. Женщины пошептались. Бурла-хатун шепнула Гысырдже Енге:
— Гысырджа Енгя, встань, спляши! Откуда ему знать, безумному, кто невеста?
Гысырджа Енгя встала, сказала:
— Играй, безумный озан! Играй, я буду плясать, я невеста.
Бейрек заиграл на кобзе. Гысырджа Енгя пошла в пляс. Играя на кобзе, Бейрек приговаривал:
— Из-за угла на тебя смотрят погонщики, следят, в какое ущелье ты пошла, смотрят, по какой дороге ты вернешься. Иди к ним, они исполнят твое желание. Я же поклялся, что не буду ездить на бесплодной кобыле.
Женщины тихо пересмеивались под своими чадрами. Бейрек продолжал:
— Гысырджа Енгя, к чему ты мне? Пусть встанет та, что выходит замуж, пусть хлопает в ладоши и пляшет, а я буду играть на кобзе.
Гысырджа Енгя сказала:
— О, каков безумец! Говорит так, будто все видит насквозь.
Одна женщина прошептала Фатьме Брюхатой:
— Встань, спляши!
На лицо Фатьмы Брюхатой накинули белую вуаль, скрыли лицо ее. Фатьма вышла на середину и сказала:
— Играй, безумный озан, я спляшу, я — невеста!
Бейрек, перебирая струны кобзы, заговорил:
— Да разве за домом твоим не ущелье? Да разве пса твоего зовут не Бераджук? Да разве тебя не зовут Брюхатой Фатьмой, у которой дюжина ребятишек? Ступай, садись на место! Я-то хорошо тебя знаю и поклялся, что не сяду на жеребую кобылу. Пусть встанет невеста, я буду играть на кобзе, а она пусть хлопает в ладоши и пляшет. От таких слов Фатьма вышла из себя:
— О, этот безумец всех нас опозорит! — воскликнула она и обратилась к Банучичек: — Встань, девица! Будешь плясать — пляши, не будешь — хоть в аду гори! Ты знала, что после Бейрека тебе добра не будет!
Бурла-хатун молвила:
— Встань, девушка, спляши.
Что тут делать? Банучичек встала, спрятала руки в рукава, чтобы чужой не увидел кольцо на пальце — кольцо Бейрека, вышла на середину и сказала:
— Играй, безумный озан, это я выхожу замуж. Играй, я спляшу.
Бейрек отвечал:
— Да, это ты. А зачем ты прячешь руки? Наверное, по воду ходила, был мороз, и пальцы у тебя обмерзли и отвалились. Руки у тебя безобразные, вот ты их и прячешь. Беспалая девица, тебе выходить замуж — позор!
Банучичек нахмурилась.
— Эй, безумный озан, — молвила она, — кем я опозорена, что ты уличаешь меня?
Она открыла свою белую, как серебро, кисть руки, блеснул перстень, надетый Бейреком.
Бейрек узнал свой перстень, сказал:
— С тех пор как ушел Бейрек, поднималась ли ты на вершины высоких холмов, девица? Смотрела ли ты на дальние дороги, девица? Рвала ли ты свои черные как ночь волосы, девица? Проливала ли ты горькие слезы из своих ясных очей, девица? Спрашивала ли ты у мимо идущих о Бейреке, девица?
Банучичек, плача, отвечала:
— Рыдала я, озан, причитала, озан, сколько лет ждала, озан, — не вернулся мой сокол! Не замуж я выхожу, озан, в могилу ухожу. Пощади, озан, не растравляй мою рану…
Бейрек молвил:
— Девица, кто подарил тебе золотое кольцо, что у тебя на пальце? Дай его мне. Я знаю его.
Девушка отвечала:
— Нет, золотое кольцо не твое. У золотого кольца много примет. Их знает тот, кто дарил. Ты не можешь их знать.
Бейрек снова заиграл на кобзе и заговорил:
— Светлым утром не сел ли я на Серого жеребца? Не пригнал ли я к твоему шатру джейрана? Не позвала ли ты меня к себе? Не скакали ли мы конь о конь, не пускали ли стрелы, не боролись ли с тобой? Не обнял ли я тебя крепко? Не поцеловал ли я тебя трижды? Не надел ли тебе на палец золотое кольцо? Не я ли Бамсы Бейрек, которого ты полюбила?
Банучичек подняла накидку, побледнела, губы ее задрожали, в смятении и страхе посмотрела она на постаревшее лицо Бейрека, на его запавшие глаза, поседевшие волосы. Как завороженная сделала к нему два шага. Бейрек протянул ей руку, раскрыл ладонь — на ладони была полынь, смешанная с землей. Запах полыни ударил в ноздри Банучичек. Она прошептала:
— Запах полыни!
Кинулась она к Бейреку, потом вдруг остановилась, выбежала из шатра, вскочила на коня.
Банучичек вскочила на коня, хлестнула его плетью, поскакала мимо гостей, собравшихся на свадьбу, мимо джигитов, собравшихся на стрельбище, мимо удивленно взиравших на нее Газана, Турала, Карабудага, пронеслась над лежащим поодаль пьяным Дели Кочаром, мимо растерянного, ошеломленного Ялынджыка, по полям и лугам доскакала до удела Баят.
Ослепший Бейбура и жена его Айна Мелек, как обычно, сидели на камне у границ удела. Банучичек проскочила мимо них, дернула коня за уздечку. Конь встал на дыбы. Банучичек крикнула:
— О мои свекор и свекровь! Ваша гора обрушилась — поднялась она наконец! Ваши воды пересохли — зажурчали они наконец! Ваш сын Бейрек пропал — вернулся он наконец! Свекор, свекровь, что вы дадите мне за радостную весть?
Бейбура вскочил с места:
— Да умру я ради твоего языка, невестушка! Если твои слова ложны, пусть станут правдой, невестушка!
Тут прискакали джигиты и сам Бейрек. Газан молвил:
— Магарыч, Бейбура, сын твой вернулся!
Бейбура отвечал:
— Как я узнаю, мой ли это сын? Пусть он порежет мизинец и смажет кровью мои глаза. Если они откроются, то это мой сын Бейрек.