Дедушка на золотой цепочке
Шрифт:
– То есть как ни за что? Камушек на шейке ничего не стоит? Да я бы десять миллионов выбила. Или даже двадцать. А она всего три. Мало.
– Ты чё, завидуешь ей? – обращаясь к вступившей в дискуссию, громко спросила рослая девица с кольцом в носу. На её шее была сложная цветная татуировка.
– А ты разве не завидуешь? Ведь ты на панели столько ни за что не заработаешь!
–Попрошу без оскорблений! Я честная бухгалтерша в дирекции ЖКХ на Ленинградском проспекте.
– Это до 18.00, а вечером?
– Не твоё дело!
– Значит, ты признала мою правоту!
– Прекратите! Потом поругаетесь, – остановил их ведущий ток-шоу. – С удовлетворением прихожу к выводу, что тема нашей сегодняшней встречи исчерпана. Мы ещё вернёмся к ней, потому что будут новые эпизоды и новые факты. Спасибо всем за участие и внимание.
– Хотите закрыть дискуссию? Но мы не затронули тему нарушения моральных устоев общества, к которому ведёт превращение праха усопших в побрякушки! – вдруг очнулся дремавший до сих пор старик с окладистой бородой.
– Дедок, ты всё проспал! Продолжай храпеть дальше, а мы уходим! – обратилась к нему «бухгалтерша в дирекции ЖКХ» и занялась вытиранием носа и особенно кольца в нём.
Сергей решил обратиться ко всем:
– Если кто-то из присутствующих проникся желанием иметь искусственные алмазы из праха родственников, прошу подойти ко мне, я дам телефон нашей фирмы.
Подошли пятеро. Первый узнал цену и сразу ушёл. Второй и третий спросили, нужно ли вносить задаток и в каком размере. Четвёртый поинтересовался, должна ли семья проявить единодушие в данном вопросе. Сергей снова объяснил ему, что единое мнение необходимо не для фирмы, а для поддержания семейных отношений. Пятый спросил:
– Могу ли я предложить вам на переработку свою тёщу? Она выжила из ума и всех нас буквально терроризирует?
– Пока ваша тёща жива, обсуждать её кремацию и переработку пепла преждевременно.
– Намёк понял, – ответил тот.
16. Месть отсталой Европы
Екатерина Третьякова приехала в Венскую оперу вместе с мужем Матиасом. Она прошла в небольшой репетиционный зал, где её уже ждал аккомпаниатор Герхард Блюм. Они молча обменялись, как делали всегда при встречах, поцелуями в щёки. Блюм заиграл что-то, Екатерина прочистила голос, взяла несколько нот, но тут в зал вошёл второй человек в театре Фридрих Функе:
– Фрау Третьякофф, дирекция театра решила разорвать контракт с вами. Мы выплатим полагающуюся неустойку.
– Как так? За что? – удивилась Екатерина. Её голос задрожал. «Они узнали об алмазах!
– Наш театр придерживается строгих моральных устоев, приличествующих воспитанным в католической вере. Всякое глумление над умершими недопустимо.
– Раз уж вы заинтересовались делом об алмазах, вам надлежит знать, что я резко выступила против глумления над прахом моего дедушки.
– Мы знаем это, как знаем и о том, что ваша позиция изменилась после поступления на ваш счёт суммы в 3 миллиона долларов. Вы не устояли перед деньгами. У вас отсутствуют твёрдые нравственные критерии. Прошу вас немедленно покинуть здание нашего театра!
Екатерина еле сдержалась, чтобы не разрыдаться, и быстро вышла. Она позвонила Матиасу, которому до сих пор ничего не рассказывала об истории с прахом дедушки. Не посвящая мужа в перипетии дела об искусственных алмазах, Екатерина кратко проинформировала его, что её уволили «без объяснения причины». Возможно, предположила она, увольнение стало новой деталью в следовании курсу на выдавливание русских актёров из культурной жизни Запада. Но Матиас оказался осведомлённее, чем она предполагала.
– Кэт, не переживай, я кое-что знаю о ситуации в вашей семье Третьякофф и постараюсь что-нибудь придумать. Свяжусь с другими театрами. Милан сразу отпадает, Мадрид тоже. Остаются Берлин, Лондон, Нью-Йорк и прочие. Прошу пока мне не звонить, я сам свяжусь с тобой.
Что делать? Где её примут? А что если это будет не Европа? Вдруг обстоятельства вынудят ехать в какой-нибудь Каир? Ведь там ещё к открытию Суэцкого канала построили оперный театр. Нет, Каир – это слишком, но что тогда допустимо? Екатерина плохо знала географию и убеждала себя, что главное – не волноваться. Но легко сказать, что волноваться вредно, а попробуй оставаться безучастной к собственной судьбе!
Четыре дня прошли в нервном ожидании. Потом Матиас приехал какой-то напряжённый, и Екатерина это почувствовала.
– Ну? Что там? Почему ты какой-то не в себе?
– Э-э, понимаешь… Как бы тебе объяснить…
– Что не так? Нашёл ли ты оперный театр, в котором я смогу выступать? Говори же!
– Я нашёл театр, где тебя примут. Тебе следует поскорее вылететь в Стамбул!
– Погоди, Стамбул – где это? Кажется, негритянская Африка?
– Нет, Стамбул раньше назывался Константинополь, он огромен и находится в Турции по обе стороны от пролива, соединяющего Чёрное море со Средиземным.
– Такая глушь!
– Ни в коем случае не глушь! Один из величайших мегаполисов мира невозможно считать глушью. Он долгие века был столицей сначала Византийской империи, затем Оттоманской, то есть Турецкой империи.
– Опять непонятные слова: Византийская, Оттоманская. Слово «Турция» мне знакомо. Ну что же, попробую выступать там. А чего ты грустный?
– Мы расстаёмся. Моя семья придерживается строгих католических правил, и от меня потребовали развестись с женщиной, где в семье бессовестно обращаются с умершими родственниками. Я вынужден подчиниться.
– А вот это для меня мелочь. Найду другого мужа и импресарио! Ты тоже кого-нибудь найдёшь.
– Я уже нашёл, пока не стану говорить кого именно. Спасибо тебе за то, что так спокойно восприняла известие о нашем разводе, а то я опасался.
– Значит, ты меня недостаточно узнал. Скажу тебе откровенно: как импресарио ты меня устраивал, как муж – не очень. Давай поцелуемся и расстанемся.
– В Стамбуле у тебя наверняка будет квартира не хуже. Я окажу тебе ещё две услуги: куплю билет на самолёт до Стамбула и приглашаю тебя в твой любимый ресторан отметить перемены в нашей жизни. Что скажешь?