Деды и прадеды

Овчинников Олег Вячеславович

– Вы, я вижу, всерьез настроились на драку! – с одобрительным оттенком заметил Базаров. – Ладно, я тоже не прочь языком поболтать… Как вам придется такое доказательство? если с морского прибрежья смотреть, как какой-нибудь корабль выплывает из-за горизонта, то легко заметить, что сначала над морем показываются верхушки мачт, за ними паруса и только потом весь корабль. Эту картину я не раз наблюдал своими глазами, которым я доверяю больше, чем вашим «признанным авторитетам».

– И что же эта картина доказывает? – насмешливо осведомился Павел Петрович. – Могу предложить такую трактовку. Воздух над морем из-за соляных испарений загустевает и собирается

в этакую оптическую линзу, отчего наблюдателю со стороны далекий корабль видится в сильно преломленном изображении. Ну-с, что скажете? – спросил он и тут же, не дав собеседнику времени для ответа, прибавил: – К тому же, вы снова свели разговор к морякам. А знаете вы, что моряки почитают превыше сочинительства побасенок всевозможные розыгрыши? Что им стоит проделать в палубе отверстие, спустить мачту в трюм, а потом по мере приближения к берегу потихоньку ее вытягивать? чтоб только сбить с толку разных доверчивых простаков! Вот вам, пожалуйста! готовые два объяснения, – и никакого искривления земной поверхности! – он победно обозрел притихших слушателей, снова сосредоточился на Базарове. – И так же точно, будьте уверены, я поступлю с любым вашим «доказательством», которое ущербно уже по своей сути, поскольку тщится доказать недоказуемое!

Базаров задумчиво проводил рукою по левой щеке, как будто пытался разгладить завитки бакенбарда, и, потупившись, скользил взглядом по вышитым на скатерти цветам, пожалуй, не замечая их. Пару раз он поднимал глаза на Павла Петровича и словно бы порывался что-то сказать, но только досадливо кривил губы и снова отводил взгляд. Павел Петрович ничем не торопил его, он получал наслаждение от одного вида своего поверженного противника, оказавшегося бессильным что-нибудь ему возразить.

Наконец, Евгений промолвил:

– Ладно, считайте пока, что победили… уели меня. Только не забывайте: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Вы верно рассчитали, у меня нет сейчас неопровержимых доказательств. Но я их еще найду!

– Где же?

– Не знаю пока, где. Но найду. Знаете что? я давал вам два дня на раздумье, дайте и вы мне.

С этими словами Евгений Базаров порывисто встал из-за стола и удалился.

– Желаю успехов! – с иронией произнес ему вслед Павел Петрович и, уже после его ухода, присовокупил вполголоса: – В этом безуспешном начинании…

Опасливо заглянувшая в комнату Фенечка нерешительно спросила: не нужно ли заново разогреть самовар?

Однако, ей никто не ответил.

Теперь уже для Базарова наступил черед не появляться к столу. Он сделался необычайно задумчив и мрачен, просиживая целые сутки над учебниками, вычерчивая на простой бумаге какие-то чертежи. Свои биологические опыты он совсем забросил, временами забывал покормить своих рассаженных по банкам зеленых питомцев, о чем они незамедлительно напоминали ему своим громким кваканьем, раздражая Евгения сильней прежнего. В разговоры с Аркадием, надеявшимся как-то расшевелить, отвлечь друга от тягостных дум, он почти не вступал, на его вопросы если и отвечал, то нехотя и чаще всего невпопад. Порою произносил будто в забытьи что-то непонятное, вроде: «ты мне орбиту с орбиталью не путай» или «а мы ее по перигелию, о перигелию!», а один раз проговорил, глядя за окно, на клумбу с «анютиными глазками»: «А обо что же тогда медведи зимою спинами трутся?» – да так и простоял перед окном без движения до самого вечера.

Примерно через две недели после описанных в предыдущей главе событий Аркадий, зайдя, как обычно, поутру в комнату к своему приятелю, не обнаружил его на привычном месте. Базарова нигде не было, только ветерок из неприкрытого окна лениво ворошил листы раскиданных по столу книг и тетрадок. Приблизившись, Аркадий с любопытством раскрыл одну из них на случайной странице, всей испещренной мелкими значками и рисунками, – и ничего не смог понять, кроме единственной размашистой надписи на полях: «Гарин – дурак! Надо было строить параболоид».

За этим разглядыванием и застал его Базаров.

Евгений ворвался в комнату подобно порыву свежего ветра, да он и выглядел заметно посвежевшим. С размаху хлопнул Аркадия по плечу, заголосил:

– Ты прав, брат! Засиделся я что-то. Ну да не беда! зато теперь можно сказать – с теорией покончено! Да здравствует практика!

Аркадий нашел такую перемену в поведении Базарова обнадеживающей, однако, позволил себе высказать опасение, которое не давало ему покоя все эти дни.

– Евгений! ты только, пожалуйста, не смейся, а лучше просто ответь, – осторожно начал он. – Скажи, ты что же, собираешься пойти против законов природы?

Аркадий почти обличительно указал на то место в тетрадке, где была нарисована некая штуковина, напоминающая треногу – вроде той, на которую художник имеет обыкновение устанавливать мольберт, только с пятью ногами и массивным навершием в форме цилиндра – а сам с непонятным трепетом в сердце ожидал положительного ответа.

– Отчего нет? – беззаботно рассмеялся Базаров. – Хоть бы и природы. Природа – не храм, а мастерская!

И, отобрав у Аркадия тетрадку, почти выбежал с нею вон из комнаты, оставив товарища наедине с его сердечным трепетом.

Под мастерскую Евгению был предоставлен сарайчик, пристроенный к птичному двору. В нем Николай Петрович, потворствуя новейшей моде, а в основном – от скуки, которая неизменно становится главным врагом любого горожанина, переехавшего жить в деревню, – некогда пытался разводить бойцовских петухов. Он даже выписал себе две пары их из *** и еще три – из самого ****, но затея сия не увенчалась успехом: петухи в первую же ночь передрались, и те, что проиграли в драке, не прожили и двух суток, а победитель – его легко было можно узнать по обеим уцелевшим глазницам – тоже издох через неделю, от все той же скуки или от одиночества – кто знает? С тех пор и до обнаружения Базаровым у себя изобретательских способностей пристройка пустовала.

В помощники Евгению отрядили Петра, слугу из вольных, камердинера Николая Петровича – отрядили без сожалений и без ущерба для хозяйства, поскольку пользы для оного он из себя никакой не представлял, а только важничал между слугами да, желая подчеркнуть свою близость к барину, беспрестанно курил трубку. Все в нем, и бирюзовая сережка в ухе, и напомаженные разноцветные волосы, словом, все изобличало предвозвестника грядущего – и слава богу, грядущего еще нескоро, – поколения россейских панков.

Однажды, приблизившись к сарайчику-мастерской, где теперь Базаров проводил все свое время, Аркадий стал невольным свидетелем одного примечательного разговора.

– Ты как сопло примотал, дурья твоя башка? – возмущенный голос Евгения разносился далеко окрест. – Где ты видал, чтоб так сопла привязывали?

В ответ помощник Евгения только преглупо хихикал, так, словно его кто-то изводил щекоткою.

– Ох, барин, ох, не могу! – умолял он. – Сопло-с! Ох…

– Из чего же нам строить ступени? – раздумчиво молвил Евгений.