Деды
Шрифт:
И государь скрылся за дверью подъезда.
Черепов вскочил в сани первого попавшегося извозчика и, посулив ему рубль на водку, велел гнать как можно скорее на Садовую улицу, к графу Харитонову-Трофимьеву.
Там о нем сильно беспокоились. Графиня Лиза в присутствии отца весело вертелась перед трюмо, осматривая на себе новую парадную робу из черного бархата, когда Аникеич, войдя с таинственным и испуганным видом, тихо доложил графу, что сейчас-де прибежал вестовой и сказывает,
– Что такое? – встревожился Харитонов.
– Императору на улице попался, и сейчас его, значит, в солдаты и в крепость…
– Что ты врешь, старый дурак! О ком говоришь-то?! – недоверчиво и с досадой вскричал граф.
– Сами извольте допросить вестового, – пожал старик плечами. – Коли я вру, стало, и он врет.
Призвали вестового.
Тот, ошеломленный еще всем, что случилось с ним за несколько минут на набережной Мойки, рассказывал, насколько мог и умел, все обстоятельства внезапной встречи с государем.
– Последнее слово их было "в крепость!" – с тем и поехали, – заключил свой отчет гвардеец.
Графу не верилось. Все это казалось так несбыточно, так странно…
– И ты не бредишь? – спросил он, колеблясь между сомнением и верой…
– Извольте взглянуть: на мне офицерская шпага, – как на доказательство, указал вестовой на свое оружие. – Это шпага вашего сиятельства господина адъютанта.
Дальнейшие сомнения были бы напрасны. Граф тотчас же отпустил вестового, которому по приказанию государя должно было немедленно бежать и сообщить обо всем полковому начальству.
– Бедный Черепов!.. Несчастный молодой человек! – в глубоком огорчении и в сильной тревоге повторял он, ходя по комнате и долго не замечая присутствия в ней своей дочери.
Но наконец, случайно вскинув глаза в ее сторону, граф увидел Лизу и остановился с невольным выражением вопроса и удивления.
Графиня Елизавета, вся бледная и скорбная, стояла безмолвно и неподвижно, как будто на нее столбняк нашел.
– Что с тобой?! Лиза!.. Лизонька! – с беспокойством подошел к ней граф. – Да откликнись же!.. Что ты!
– Это я виновата… моя записка… Это я погубила его, – с трудом и почти шепотом проговорила девушка.
– Ну полно, дружок! – начал было граф. – Могла ль столь пустая записка…
– Нет, нет, это моя вина… моя, – настойчиво и быстро перебила Лиза и вдруг порывисто схватила отца за руку.
– Папушка! Голубчик!.. Если любишь меня, спаси его! – с воплем и мольбою вырвалось из ее груди.
– Ах, милая, я рад бы сам, да нет путей сего исполнить! – с глубоким вздохом пожал граф плечами.
– Как – нет путей?! Как – нет?! Твой путь прямой: ступай к государю и проси его, поезжай сейчас же!.. Он тебя любит, он для тебя сделает это… Проси, моли его, – ну что ему стоит!.. Ведь не преступник же Василий Иванович!
– Преступник устава воинской формы.
– Ах, бог мой!.. И что такое вся эта ваша воинская форма?! Ну и за что?… За что же?…
– Дитя мое, оставь, ты сего не понимаешь, – ласково и кротко успокаивал граф свою дочку. – Когда-нибудь, как император будет в особливо добром духе, я приступлю к нему, но ныне, когда он гневен – о, ты не знаешь, что такое гнев его! – ныне это решительно невозможно.
– Невозможно?… Ты говоришь "невозможно"?… Ну, так я сама пойду к нему! – порывисто и решительно вспрянула девушка. – Сама буду просить, кинусь в ноги, стану молить его, плакать… Я не допущу, чтобы человек погибал по моей вине… Я, я одна тут виновата! И он поймет же это, он тронется мною! А коли нет, то я скажу ему, что он тиран и деспот! Пусть и меня тогда заточат, для того что все ж таки я тут более всех виновата!
И с рыданием, наконец-то прорвавшимся наружу, вся заливаясь слезами, девушка упала на руки отца.
Долго ухаживал около нее граф и долго не мог ее успокоить. Он инстинктивно понял, что не одно лишь простое участие к знакомому человеку сказалось теперь в сердце девушки столь сильным и решительным порывом, что тут, кажись, кроется нечто иное, более глубокое…
Поэтому не хотелось ему делать кого-либо из домашних людей свидетелями ее слез и волнения, из чего потом могли бы, пожалуй, пойти разные преждевременные толки, предположения и заключения. Он сам, как мог и умел, успокаивал и утешал свою Лизу, как вдруг растворилась дверь, и послышались чьи-то быстрые мужские шаги…
Граф обернулся и даже вскрикнул от нечаянного изумления.
Весь сияя радостью и восторгом, к ним шел Черепов.
– Возможно ли?! – вскричал Харитонов, простирая к нему объятия и ясно слыша, как позади раздалось вдруг радостное восклицание дочери.
– Поздравляйте!.. Поздравляйте меня! – задыхаясь от сильного волнения и быстрого взбега на лестницу, говорил Черепов.
– Спасен!.. Слава тебе, Господи! – крестясь, промолвили в одно время и граф, и Лиза.
– Мало того что спасен! С монаршею милостью поздравляйте! – восторженно говорил гвардеец. – С необычайною милостью! Я произведен в подполковники!
– Ну, полно, друг! – замахал на него рукой Харитонов. – С ума ты, что ли, спятил от радости!
– Ей-ей же, в подполковники! – побожился Черепов. – И даже так, что сам себе не верю, наяву ли то или во сне мне снится.
– Но как же это? Какими промыслами?
– Да так, что в течение единого часа разжалован в рядовые и из рядовых последовательным порядком произведен чрез все чины до подполковника включительно!
– Не верю!.. Воля твоя, не верю! Садись и рассказывай, если ты, сударь, и впрямь с ума не спятил.