Дефицит
Шрифт:
Ладно, вернемся к торжеству по случаю поступления Катерины. «Мы волновались, мы страдали, теперь все вместе порадуемся». Сели за стол, откупорили бутылку, и не какого-нибудь сухого белого, красного, или шампанского, а коньяка, и Марине стопку, и Катерине стопку да приличную, наравне с отцом, и дочь, юное создание, прямо-таки дербалызнула до донышка, иначе и не скажешь. Она не школьница, она уже студентка, почему бы ей не принять стопочку? Можно, он сознавал, но лучше бы воздержаться, тем более в его присутствии.
Но, черт возьми, почему ты такой к ней придирчивый, шагу не даешь ступить?!
Он не знает. Неприятно стало, что она так легко, привычно шандарахнула стопаря,
Чего тут, спрашивается, такого особенного в ее рассказе? А он психует, готов ей рот заткнуть чем попало, не по нраву ему восторги черт знает чем, наплевательство ее на порядок и установления, на которых держится общество и будет держаться вопреки ее хамству молодеческому. А бананы, оказывается, не фрукт заморский, мечта обезьян, а штаны, сверху широкие, а книзу суженные да еще с лямками, вроде комбинезона. Слушал ее восторги, видел ее ликование. Да если бы только слушал, да только видел, а то ведь терпел и закипал медленно, но верно, поскольку у всех, видишь ли, папули (непременно у всех!) в загранкомандировки ездят, тот в Японии побывал, тот в ФРГ, а тот на худой конец в Болгарии, шишкари все и доставалы, а вот ее, несчастную, судьба вроде бы обошла. Он бурлил, как в завинченной скороварке, а выпустить пар не мог, значит, взрыв неизбежен. Он мог бы сказать ей, к примеру, о том, что последствия скорости по городу больше ста, вызывающей ее сопливый восторг, приходится регистрировать не только службе ГАИ, но прежде всего хирургам, да еще служителям морга. Да если бы страдал только сам болван нарушитель, но ведь как правило страдают ни в чем не повинные люди, несчастья не ожидающие, перед бедой бессильные. Говорить ей об этом — дурной тон, запредельные для нее доводы, родительский скулеж и скрипеж, кого такими резонами усмиришь, кого напугаешь?..
Главное — поступила, думал он, теперь гора с плеч. Все-таки дочь при всем своем легкомыслии выдержала конкурс, ты ее недооцениваешь. К тому же, они с матерью пошли навстречу тебе, не стали собирать застолье, цени и благодари. А ты недоволен. Спрашивается, чем? Уж не тем ли, что родная дочь поступила, а какая-то Клара из аула опять провалилась? Да, представьте себе, и этим. Потому что Клара не «какая-то», она из персонала Малышева, заслуженного врача республики, он за нее просит, он за нее ручается, а ему не верят, на хлопоты его нуль внимания, чему тут радоваться?..
Катерина, излив, наконец, восторг своими новыми друзьями, наполнила еще всем по рюмке и предложила:
— Теперь давайте решим проблему попроще — как мне отвертеться от сельхозработ, на целину посылают.
— Я бы на твоем месте радовался и поехал бы.
Катерина поджала губы — ну чего еще можно ожидать от ее папули? Марина тут же вступилась:
— Как будто не знаешь, впервые слышишь, что у нее хронический тонзиллит!
— От тепличных условий. А там, на свежем воздухе, все как рукой снимет.
— Да с какими друзьями, папочка, если никто не едет, у всех справки? Что я там буду делать одна? «Во поле березонька стояла». Ведь не только я не хочу, все не хотят.
— Все?! — вскричал он, теряя выдержку. — Как только речь о маразме, подонстве, сволочизме, так у тебя непременно «все»!
— Наш отец вечно что-нибудь! — Марина встревожилась.
Малышев проговорил, отчеканивая слова:
— Если ты не хочешь ехать на целину и тебе даже не стыдно отказываться, значит, ты не моя дочь.
— Я — мамина дочь. — Катерина улыбнулась, надеясь успокоить отца, показать улыбкой, что нет тут никаких таких особых проблем, однако, видя, как задергались у него желваки и сейчас он скажет резкость, добавила: — Я дочь своего времени, папочка, сделай скидку и не горячись, нервные клетки не восстанавливаются, ни твои, ни мои.
Сделай скидку, разумей, что ты уже вне времени, отстал и зарос, коростой покрылся. «Дочь своего времени». Хотел бы он знать, что это за время такое, не вытекающее из предыдущего? С неба, что ли, упавшее? Или из-под полы возникшее? Откуда оно, это ее «свое время», с иных планет? Поистине мы обращаемся к прошлому, встревоженные угрозой будущего. Вот она, сидит с ним за одним столом, носительница угрозы. Не хочет ехать на целину, где прошла молодость ее отца с матерью. Где она сама родилась. Она предает наше прошлое, перечеркивает его.
— Я знаю, как там работают местные, — сказала Марина. — Сама ездила на сенокос. Водку пьют, хризантемы в город везут на продажу и только над нами смеются. На целине давно все сложилось, как ты знаешь, свои кадры, механизаторы, техника. Зачем туда посылать лишние руки, тем более не квалифицированные, зачем лишние рты?
Логично и убедительно, но почему тебя ее логика не убеждает, а только бесит?
Потому что твоя жена, прежде чем отправить дочь, критически все обдумает, семь раз отмерит, потом отрежет, а ты готов послать ее хоть к черту на рога, несешься, сломя голову, на любой призыв, потому что привык.
К чему привык, к тому, что за тебя думают? Да, представьте себе, к этому. Ах как это ужасно звучит для воинствующего обывателя, который убежден, что он один умнее всех инстанций. Малышеву нужен порядок, а не хаос. Порядок держится на единстве, а не на пресловутой свободе мнений. Да, он подчиняется традиции, указаниям, требованиям свыше, и к тому же призывает дочь. Дело не в указаниях самих по себе, а в том еще, что дочь твоя должна быть готова к любым трудностям — к жизни должна быть готова, и потому ей надо и в ДНД участвовать, и нормы ГТО сдавать, и на субботниках вкалывать, а уж на целину ехать ей сам бог велел. Легче будет жить, если все пройдешь и освоишь. Потому что жизнь тяжела — да, тяжела, несмотря на все радости, забавы, развлечения, все песни и пляски, — тяжела! Неизвестно, когда она выйдет замуж и за кого. В каком коллективе будет работать. Какие родятся дети и чем будут болеть. Как они будут учиться… э-э-эх, сколько забот всяких и горя ляжет на ее плечи. Но вместе со всеми ей будет легче все пережить. С его всеми, а не с ее «всеми». А ему будет легче умирать, видя, что дочь уверенно живет, открыто и достойно, а не пережидает, забившись в угол, когда она — сама жизнь — пройдет мимо…
— У нее слабые легкие, хронический тонзиллит, — продолжала Марина. — Ты забыл, какое было осенью обострение? Из-за какой-то бессмысленной поездки она может оказаться в стационаре с пневмонией или с ревматической атакой, и что тогда, прощай, институт? А сколько нервов потрачено, чтобы поступить?
Опять она как будто права, но его возмущали доводы жены не «за», а «против». Не за то, чтобы поехать и там как-то поберечься, не торчать на сквозняке, одеваться, как следует, а за то, чтобы не ехать. Ты хоть тресни, муж, а она против. Хотя простыть можно везде, даже не выходя из дома.